– Это не обычное кладбище, Борис Альбертович, – Эва засмеялась. Она смеялась открыто и заразительно, Ямпольский следил за ней исподлобья, – а некрополь.

– В смысле, без могилок, что ли?

– Там усыпальницы, склепы, колумбарии, – объясняла Эва, а Арсен думал. Его мысли принимали определенные очертания и уже складывались в четкий план, – для парижан это как парк.

– Какой парк на кладбище, прости Господи? – непонимающе переспросил Борис. – Надо же, сколько приходилось бывать в Париже, ни разу там не был. У меня София по этой части, и в театры меня водит, и в музеи. А вот на кладбище ни разу не отвела.

– Так съезди, Борис Альбертович, наведи шороху, присмотрись к соседям, – сказал Арсен и спросил Эву в лоб: – Ты караоке петь любишь?

Она недоуменно пожала плечами и посмотрела на Навроцкого, словно ища поддержку. Борис, начиная догадываться, вперил хищный взгляд в Ямпольского, но того уже было не остановить.

– Спой то, что тебе нравится, Эва. Можешь без музыки.

Эвангелина подумала, достала телефон, полистала экран и положила телефон перед собой.

– Я не помню текст наизусть, – сказала, будто извиняясь.

Comme une pierre que l’on jette
Dans l’eau vive d’un ruisseau…[1]

Ее голос был недостаточно сильным, а французский далеко не идеальным, но она пела с приятной хрипотцой, копируя Фриду Боккара, и от этого ее прононс казался почти парижским. Точнее, не пела, она эту песню дарила. Даже руку держала так, будто протягивает в ней что-то.

Арсен прикрыл глаза и замер. Забытые ощущения прорывались из-за тех заслонок, которые он давно поставил внутри и запер за ними все, что когда-то делало его живым.

Он забыл о чувствах, которые были доступны простым смертным и казались совсем лишними для таких небожителей, как он, – радость, счастье, любовь и даже ненависть. Он был уверен, что избавился от них давно и навеки. А теперь они грозились вырваться изнутри и затопить его по самые края.

– Довольно, – жестко приказал, и Эва осеклась, замолчала, выключая телефон.

На миг установилась неловкая тишина.

– Мечты должны сбываться, Эвангелина, даже несбыточные. Ты сможешь поехать в Париж, – сказал Ямпольский, поднимая голову и глядя на нее тяжелым взглядом.

И снова охренел, понимая, что ничего не может прочесть по лицу девушки. Ее глаза были как тихая гладь озера с лунной дорожкой. Темный омут. Ничего…

Арсен привык щелкать людей как переспелые орехи. Он слету мог вычислить слабое место каждой человеческой особи. Он с полпинка понимал, как подчинить их волю, а здесь впервые чувствовал себя безоружным. И перед кем? Перед девчонкой, едва разменявшей два десятка лет?

Арсен сдержал охвативший его гнев, но факт оставался фактом – защиту, которую выставила перед собой Эвангелина, не мог пробить его самый проницательный взгляд.

Ямпольский весь подобрался, впервые за многие годы ему попался такой экземпляр. Он бы даже назвал ее достойным соперником, если бы она не была так молода.

– Ты сможешь поехать в Париж, Эва, – повторил Арсен, наклонившись вперед, – если станешь финалисткой конкурса красоты.

– Я? Конкурса красоты? – она вскинулась как ужаленная. – Разве я подхожу?

– Что ты выдумал, Арсен, – забеспокоился Навроцкий, – Эву нельзя на конкурс, у нее проекты, она мой ведущий фотограф.

– Найдешь себе другого.

– Но, – Эва беспомощно оглянулась, – там нужны платья, даже несколько, для конкурсов. У меня есть, два, только вряд ли они подойдут…

– Встань ровно, – Арсен достал телефон и включил камеру, – какой у тебя рост?

– Метр семьдесят четыре.

– Отлично, – сделал несколько снимков опешившей Эвы и нажал «отправить».