Скажи же мне что-то…

– Правда? – настойчиво повторяю вопрос.

Тарского словно заморозили. Хотя, возможно, он лишь на службе такой. Я же… Я – его работа, хоть постоянно об этом забываю.

– Правда, – его голос звучит глухо и спокойно. Из-за буйствующего в висках пульса приходится прислушиваться, чтобы разобрать смысл. – Даже те, кто скорбят, чаще всего не покойного оплакивают, а самих себя, бедных и несчастных, лишившихся близкого человека.

Столько личных мыслей Тарского за один раз я никогда не получала. Тешусь, успокаиваюсь и… снова дальше рвусь.

– А у тебя… У тебя есть семья?

Сердце невольно набирает оборотов. Я не должна сейчас об этом думать. Да и позже – тоже. Но в данный момент, в сложившейся ситуации, особенно. В конце концов, это не мое дело! Не должна думать, но думаю…

Пожалуйста-пожалуйста, пусть у него не будет жены!

Так горячо взываю к небу, словно и правда верю, что мое безрассудное желание при случае способно разрушить состоявшийся факт.

– Нет.

Вспышка радости опаляет грудь. Сердце, будто нарвавшись на трамплин, куда-то летит… Плевать.

Практически сразу же мне и этого становится мало.

– Совсем никого?

– Никого, о ком бы стоило тебе рассказывать.

Шмякаюсь обратно на землю. Отрезвляюще, прямо на задницу. Но быстро справляюсь с эмоциями. Скрещивая руки на груди, задираю нос.

Следовало бы гордо удалиться. Только вместо этого…

– Ты можешь меня обнять? Мне холодно и страшно, – выдаю требовательным тоном то, что вовсе не планировала.

Сама своей наглости и смелости поражаюсь.

Таир – не плюшевый медведь. Не добрый и не отзывчивый. Рассчитывать на подобное – верх идиотизма.

– Можно, я хоть сама тебя обниму? – заметно сбавляю обороты и голос разительно смягчаю. – Ненадолго.

Да, это, определенно, выглядит так же жалко, как и звучит. Вот только, кроме него, мне больше не у кого просить поддержки.

– Две минуты.

Едва Тарский заканчивает, налетаю на него, как безумный вихрь. Обхватываю руками, вжимаюсь, пытаюсь впитать тепло и силу.

Он огромный, горячий и будто каменный. Мне нравится. Очень нравится. Лучше этого ничего не испытывала. Поднимаясь на носочки, касаюсь его шеи носом. Вдыхаю дурманящий аромат: концентрированное сочетание его собственного запаха и резковатых древесно-цитрусовых ноток парфюма.

И это слишком быстро заканчивается. Единственный раз ко мне прикасается, когда сжимает плечи и решительно отодвигает, словно ему, в самом деле, буквально невыносима близость со мной.

Стараюсь не принимать на свой счет. Для себя самой сочиняю теорию, что он так со всеми.

– Придумай что-нибудь, чтобы я могла выбраться из дома, – выпаливаю, как обычно, нахально, игнорируя заливающий щеки жар. – Иначе я сойду с ума и сама кого-нибудь пристрелю.

– Главное, не себя, – все, что он говорит, прежде чем выйти и оставить меня в состоянии очевидной растерянности.

5. 5

На следующий день Таир куда-то с самого утра уезжает. Я психую, естественно. Как он мог бросить меня? Даже не объяснил ничего. От нижестоящих узнала, что дела, видите ли, у него срочные возникли.

Не день, а сказка!

Алевтина, кухарка, в плов лука натерла, будто сто раз ее не просила так не делать! Снова икру ложкой приходится есть. Черный хлеб закончился, а белый – совсем не то. Без ничего наворачиваю. Такая у меня извращенная натура.

– Ой, царевна, что творишь? Живот скрутит!

– И пусть! Кормить меня нужно вовремя, – продолжая махать ложкой, непонятно кому хуже сделать пытаюсь.

– Так я же все полезное, натуральное… – жужжит обиженно.

– Угу.

– Ну, хочешь, блинов тебе напеку?

– Поздно.

Накидавшись до тошноты, резко отодвигаю банку.