Нет, Таир, конечно, видел меня голой. Но тогда это была вызывающая демонстрация, сейчас же – унизительная безалаберность.

Он спокойно идет в ванную. Я, сгорая от небывалого смущения, плетусь следом.

– Почему ты такой злой сегодня? – бубню обиженно, пока раскладываю аптечку.

Взгляд не сразу решаюсь поднять, но и помалкивать, как провинившаяся собачонка, я не умею.

– Разве я злой, Катенька? Злым ты меня еще не видела.

По спине сумасшедшая волна дрожи катится, когда Тарский, словно в назидание, зовет меня столь ласково. Зачем? Я тогда сдуру просила. А теперь не могу совладать с разбушевавшимся волнением. Мое тело словно незащищенным в зону турбулентности вошло. Черт, физически себя выдаю. Вся трясусь рядом с ним.

Зато он спокоен, будто удав во время удушения жертвы.

– А как же то, что было в тире? – припоминаю севшим голосом.

– Это не злость.

– Что же?

Я была уверена, что он в ярости.

– Не надо тебе знать.

Что еще за загадки, блин?

– Почему?

– Потому. Принимайся за работу, Катерина, – поворачивается спиной, давая понять, что разговор окончен.

Был бы передо мной кто-нибудь другой, сорвала бы этот пластырь рывком, чтобы в глазах потемнело. Но с Таиром я, конечно, так не могу. Осторожно поддеваю края, прежде чем полностью содрать. Столь же деликатно, как и вчера, обрабатываю.

– Ты не сказал мне, как это случилось? – оживаю, заканчивая промывать рану. Находясь за его спиной, без зрительного сканирования, успеваю вернуть себе самообладание. – Это связано со мной?

– Нет, – все, что он произносит.

И дальше молчит. Дую на рану, чтобы быстрее просохло. Смуглую кожу вокруг рваных краев стягивает мурашками. Это, понятное дело, естественная реакция на раздражитель, но я успеваю пофантазировать, будто подобное могло случиться исключительно на меня.

Ну, что я за дурочка?

Чтобы как-то тормознуть буйные мечты и увести мысли в другое русло, прочищаю горло и задаю новый вопрос:

– Тебе угрожает опасность?

– Нет.

– Мне?

– Нет.

Хмурясь, клею свежий пластырь.

– Тогда почему ты держишь меня взаперти? – недоумеваю.

– Так надо было.

– Было? – хватаюсь за прошедшее время.

Не могу погасить надежду.

– Сегодня сможешь выйти.

– О, Хоспади, хеарр Ханс Ланґе! – с восторгом взбиваю своим неидеальным хрипом воздух. Тарский оборачивается. Смотрит холодно, мастерски понижая температуру моего тела. Салют, озноб. – То есть… Извини-извини, – язык от волнения путается. – Я хотела просто сказать…

– Только не думай, что это результат твоих требований, – сухо вбивает мне он.

– Поняла, – в тон ему лепечу достаточно сдержанно. – Спасибо, Гордей.

[1] Если без издевательств, немецкое «herr» звучит вполне прилично. Фамилия Ланге переводится как длинный (большой).

12. 12

Задрав голову, смотрю на солнце, пока не начинают слезиться глаза. Невероятно, как сильно, оказывается, можно скучать по таким естественным явлениям. Ветерок слабо проходится по моим голым плечам и шаловливо залетает под юбку. Когда останавливаемся с Тарским на мосту, металлические перила которого завешаны разноцветными замками влюбленных пар, незаметно, но вполне осознанно расставляю ноги чуть шире, чтобы лучше ощущать приятное щекотание воздуха.

Внутри меня бродит вязкое и головокружительное волнение. Четко обозначить, чего именно сейчас добиваюсь, не могу. Но это желание усиливается, когда обращаю взгляд на суровый профиль своего фиктивного мужа. Знакомым жаром наполняюсь. Знакомым, но все еще недостаточно конкретизированным.

Сознание забивают яркие воспоминания.

Тепло и твердость тела… Тяжесть… Запах… Взгляд… Губы… Руки…

Трогать его желаю. Вдыхать. Обнимать. Вес принимать.