– Я никуда не поеду, – в голосе нет уверенности. Приходится дожимать вдогонку: – Не поеду!

– Сядь, – требует папа прохладным тоном.

– Зачем?

– Я сказал, сядь!

Он редко повышает на меня голос. Как правило, отмахивается, просит оставить его в покое, рассказывает о том, сколько у него без меня забот, отделывается нелепыми шуточками и впоследствии все мои выбрыки на тормозах спускает.

Сейчас же этот демонстративный гнев пугает меня до чертиков.

Подчиняясь, вполне сознательно подбираюсь к Таиру. Он у окна стоит, а я занимаю ближайший к нему край дивана.

– Приглуши эмоции и послушай меня внимательно, – произносит отец, пригвоздив меня взглядом. – Я тебе добра желаю. Уберечь хочу, понимаешь?

– Понимаю, но…

– Никаких «но» быть не может! Вариантов не осталось, – вздохнув, отворачивается.

Заявляет о заботе, а мне кажется, я раздражаю его как никогда сильно. Очевидно, не настолько, чтобы позволить меня пристрелить. Как бы там ни было, чувствую, что решение ему действительно непросто далось.

– Что это значит? Что? – на Тарского смотрю. На его лице вообще никаких эмоций не отражается. – Говорите уже!

– Через неделю вы с Таиром летите в Европу.

– В Европу?

Не думала, что настолько далеко запрет. Это лучше и одновременно хуже, чем я предполагала. И все же теперь меня волнует не сама ссылка, а компания Тарского. Точнее, его покровительство. Как иначе это назвать?

– Да, в Европу. Куда именно, сообщу перед вылетом. Таир знает, что делать. Страну покинете по поддельным документам, как граждане Германии. И… В качестве супружеской пары, – говорит и сам морщится. – Так надежнее.

У меня же картинка никак не складывается. С опозданием отцовскую речь перевариваю.

– Супружеской пары? – повторяю машинально и только после этого осмысливаю.

Подо мной словно какой-то люк открывается. Со свистом в бездонную пропасть лечу.

– Простая формальность, – заверяет отец. – Считай это летними каникулами. Отдохнешь. Все устаканится. К сентябрю вернешься домой.

Собиралась сражаться за свободу, на деле не могу с шоком справиться. Определиться с собственными чувствами относительно составленного плана тоже не получается. Я просто сижу и молча смотрю на отца.

На Тарского почему-то теперь не решаюсь взглянуть.

Я не интересую его как женщина… Но он готов на мне жениться? Об этом они с отцом полдня договаривались? Долго уламывать пришлось? На что польстился? Не чувством долга ведь отец его придавил… Должно быть что-то еще… Что же? Что им нужно? Что за маскарад устроили? Я – ценная жемчужина, трофей или разменная монета?

– Ситуация крайне серьезная. Думаю, ты сама понимать должна, – так странно слышать подобное от отца. До этого он, напротив, уверял, что я слишком остро на все реагирую. – Сама видела, что творится. Карина…

Словно пружина, с места подскакиваю.

– Я поняла. Можно идти?

Мечтаю как можно скорее оказаться в одиночестве и попытаться осмыслить происходящее.

– Иди.

Прикрыв дверь, зачем-то задерживаюсь. Снова подслушиваю, хоть и знаю, что таким путем ничего хорошего для себя не открою.

– Я ведь не должен говорить, что этот брак – обычная фикция? Тронешь мою дочь…

– Об этом можете не волноваться. Не проблема.

– Значит, решили.

9. 9

Почему я не пытаюсь в открытую противиться воле отца? Сама не понимаю. Наверное, после всех событий в шоке нахожусь. Не могу объяснить, что именно перебило мне хребет. Из комнаты практически не показываюсь. Завтракаю, обедаю и ужинаю в одиночестве. Родной дом все больше на тюрьму походит. В самом деле, тени своей бояться начинаю.

Тарский, как я догадываюсь по скупым полуматерным выжимкам бойцов, которых мне удается то тут, то там подслушать, перед отъездом не на шутку зверствует. Весь боевой состав физически и психологически муштрует.