Да, в отличие от меня, мой отец не стеснялся оставлять множественные следы. Со сломанными пальцами и даже костями он тоже не заморачивался. Ему нравилось заставлять меня орать, будучи абсолютно уверенным, что бригада медиков, готовая оказать первую помощь, сможет позаботится и о внутренних повреждениях, когда он закончит проводить со мной воспитательную экзекуцию.

Уолтер коротко кивает:

– Будет сделано, сэр.

Он разворачивается, чтобы уйти, делает шаг на выход, но останавливается, когда я едва слышно добавляю:

– И ещё… – во время короткой задумчивой паузы наблюдаю, как напрягается его спина и плечи, – её ладони – единственное место, где может неожиданно оказаться твой член.

Мне нравится, что с Уолтером никогда не нужно повторять, понятен ли ему приказ.

Когда он поворачивается назад ко мне, ничто не выдаёт его эмоций: мимическая мускулатура лица всё так же безучастна; руки расслаблены и опущены вдоль тела; пальцы абсолютно неподвижны; лишь заметная частая пульсация вен на его шее выдаёт некоторую лёгкую заинтересованность.

– По-видимому, Аддерли реально облажался.

Я чуть сильнее, чем следовало, сжимаю подлокотники кресла, вновь думая о том, как дорого мне обошлась жадность этого засранца. А ещё, как много теперь смогу получить, благодаря последствиям этого его человеческого порока.

– Его дочь всё компенсирует.

Ева

Я понятия не имею, где нахожусь.

Единственное, что мне известно, – это то, что я взаперти почти двое суток. Нет ничего, кроме чисел в моей голове, чтобы составить мне компанию. Два окна. Четыре стены. Тридцать два квадратных метра меблированного пространства. Двадцать шесть букв алфавита1, не произнесенных мной за сорок часов.

А ещё, триста минут прошло с тех пор, как меня касались мужские руки… точнее, кожаный ремень в этих руках.

Я знаю, что меня везли на частном «Суперджете», потом перевозили в чёрном внедорожнике, который добирался сюда два часа тридцать шесть минут. Я помню, что сначала была прикована наручниками к своему сидению в самолёте, затем – привязана кабельными стяжками к автомобильному подголовнику.

Я уверена, что не плакала, когда меня забирали.

А ещё, я знаю, что собираюсь бежать.

Минут за двадцать пять до восхода солнца, я слышу звук шагов с дальнего конца коридора и едва уловимую смену охраны у двери – это Уолтер пришёл за мной.

Я была обессилена. Во второй раз меня накачали какими-то таблетками. Я даже не заметила этого. Но, по всей видимости, это было именно так, иначе как объяснить, что я не почувствовала тяжёлый флёр сандала и корицы, но выблеванная мной еда красноречиво говорила о том, что меня странным образом подвело обоняние; в первый раз меня вырвало от стойкого запаха его парфюма после того, как Уолтер притащил меня сюда после самой первой экзекуции.

Сейчас я снова чувствую этот аромат, и меня начинает мутить от него и воспоминаний о том, что его бесчеловечный обладатель творил со мной накануне.

Рукой зажимаю рот и нос, пытаясь сдержать желчь, подступающую к горлу.

Не думай об этом! Не сейчас!

Я не позволю себе упустить единственную возможность сбежать из-за проблем с желудком.

Сбрасываю одеяло, кидая быстрый взгляд на пока ещё закрытую дверь; морщусь, так как каждое движение сопровождается усилением боли – футболка прилипла к ранам на спине, и присохшая, будто намертво, ткань теперь отдирается от неё клочками.

Уолтер – он избил меня. Почти безостановочно драл чёртовым вдвое сложенным ремнём.

Когда я спускаю ноги с кровати, у меня такое чувство, будто мой желудок – треснувшее яйцо или что-то в этом роде; сделаешь шаг скорлупа расколется и всё потечёт.