Воспоминания об испытанной боли заставили меня поморщиться. От долгого стояния на твёрдом полу она вонзалась в колени (длинная футболка никак не скрывала синяки на них), но поменять позу, чтобы облегчить своё состояние мне было не позволено. Я стояла на четвереньках, а он порол меня, поддерживая чётко заданный и только ему известный ритм, выделяя сильные доли и акценты надсадными криками, срывавшимися с моих искусанных губ.

Однако, получается, что терять уже нечего. Я и так буду наказана за попытку побега.

В таком случае, можно попробовать сделать так, чтобы оно того стоило.

Покрепче сжимая бритву в руке, отступаю на шаг и в сторону, так, чтобы разом видеть всех присутствующих: моё внимание рикошетит от одного к другому, захватывает десятки кадров, сотни моментов.

– Послушай, не знаю и не желаю знать, в чём виноват мой отец, но я хочу вернуться домой.

Мои щёки теплеют от прилива крови. На удивление, мой голос звучит спокойно и почти не дрожит. Выпрямляю спину практически до хруста, задравши подбородок, рискую посмотреть на Уолтера и, игнорируя его взгляд с прищуром, жестом указываю ему на бритву: мол, ещё побарахтаемся.

Эта напускная бравада – всё, на что я способна, дабы не сжаться в трясущийся комочек:

– Если это поможет, то я могу извинится за него перед тобой.

Чувствую, как глаза жгут слёзы, и презираю себя за секундное проявление слабости. Невыносимо, что я слишком слаба, чтобы прикончить каждого мужика в этом доме, считающих меня разменной чёртовой куклой, которую можно драть, сколько угодно и кому из них вздумается.

– …

Вместо слов сглатываю и свожу брови вместе на переносице, поджимаю искусанные припухшие губы.

– Продолжай, – побуждает ОН, и оттенок его синих глаз становится даже более насыщенным, чем прежде, тёмным, предгрозовым, – ведь ты отважилась на все эти неприятности, значит тебе есть, что добавить.

Его вкрадчивый тон ещё более страшный, чем, тот, с которым Уолтер повышает на меня голос. И можно не сомневаться, ОН будет держать меня здесь до самого конца. Не отпустит. Теперь я это уже точно знаю.

– Не позволяй ему…

Имён озвучивать не нужно, как не обязательно и указывать на того, о ком я веду речь.

Колени дрожат, бравада разом сошла на нет:

– Не позволяй ему… причинять мне вред…

По-видимому, в моем голосе появились умоляющие нотки, потому что сильнее натянулась кожа на его скулах, да хищно дёрнулся желвак, будто всё это уже не просто раздражало, а порядком его бесило.

Сама не знаю, почему я решила просить его. Не осознаю, с чего вдруг считаю его лучше Уолтера, ведь прекрасно понимаю, что он в курсе всех действий последнего. Весь этот ужас происходит с его согласия и по его приказу. Но не могу удержаться, чтобы не попросить снова.

– Пожалуйста… – произношу на одном дыхании, столкнувшись с ним взглядами, – пожалуйста, просто позволь мне остаться в своей комнате.

Считаю секунды его молчания, и каждая прошедшая увеличивает мою надежду; мне кажется, будто ОН действительно обдумывает мою просьбу.

Один резкий вздох, и я возвращаюсь к шокирующей реальности.

– Не смей допускать повторения подобного, или я займусь тобой сам.

Сказано не мне, потому, что вижу, как нервно дёрнулся кадык Уолтера.

Он воспринимает это как разрешение и теперь смотрит так, словно готов разорвать меня голыми руками.

В страхе пячусь назад до тех пор, пока не упираюсь спиной в прохладную стену.

Защищаюсь, размахивая пластиковой бритвой: раз за разом, резко и быстро, наотмашь и во все стороны.

– Не подходи, – ору до хрипоты Уолтеру, пока ОН бесстрастно наблюдает. – Не прикасайся! Не трогай меня, чёрт возьми! Клянусь, я когда-нибудь отрежу тебе яйца!