И доверяла, как всегда,
не сердцу, а уму.
А он уже предвидел тлен
того, что в нас цвело,
что было – нежности нежней,
но сердца – не спасло…
Тогда начиналась весна…
…Тогда начиналась весна…
Дул ветер, шёл дождь голубой,
Серели сырые снегА,
А я – повстречалась с тобой…
Мой страшный, мой прОклятый мир,
Казалось, уйдёт навсегда —
Как бред, как наркозный эфир,
как вся эта хлябь и вода…
Надежда и свежесть —
цвели
Надежда и радость —
во мне,
Надежда и счастье
любви,
Надежда и нежность —
К тебе…
И дымом осиновых дров
Пропахла моя голова;
И не было искренней слов,
Когда обнимал ты меня,
Встречая у ветхой дверИ…
Теперь вот, вечерней порой,
Любимый наш мост так грустит
Без нас над рекою Сестрой…
Как странно: ни ссор, ни измен…
Какой неизбитый мотив!
Расстались мы, не повзрослев,
И нежности не утолив…
Расстались – в глубокой ночи,
Прощались – в глубокой тоске —
Там, в середине весны,
И, кажется, не в дожде…
История четвёртая
А.
Там, где сердце
Без тебя и весна – не нужна :
Сквозь сирень я иду, как в бреду…
И весёлых цветов желтизна —
Как насмешка над тем, что живу…
Мне понятны все эти слова,
И я знаю, что это – не ложь,
Только ты, мой детёныш, устал —
И меня никогда не поймёшь…
Всё пройдёт. От меня вдалеке
Ты уснёшь где-нибудь, с кем-нибудь.
Ту, с которой легко и светло,
Не целуй только в левую грудь…
Там, где сердце
О беде, о судьбе, о любви…
Сердце ноет, и горло саднит…
Хлещет ветер в лицо, завывая —
О беде, о судьбе, о любви! —
Но я плохо его понимаю…
Книги, песни, цветы и мечты —
Отмечталось, отпелось, отснилось…
Мне повсюду мерещился ты,
Но и это почти позабылось…
Не забылась лишь горечь потерь —
Ни вином, ни слезами не смыло…
Я не верила в смерть, но теперь
Я зародыш её ощутила;
И быть может, в далёкой стране,
Где не будет ни боли, ни тела —
Боже мой! – возмечтается мне,
чтоб, как прежде – пекло и болело.
ночь с 30 на 31 марта 1989
Баллада о корове
В костре сожгу и злобу, и унынье;
отчаянье, и горе всех миров!
…Но даже звёзды с неба смотрят ныне
глазами век не доенных коров…
Покорность, и печаль, и всепрощенье
присущи этим горестным глазам:
«Я всё прощу – и боль, и преступленье;
Я всё перетерплю и всё отдам:
и молоко – из клевера цветочков,
и шкуру в бело-палевых блинах,
и даже драгоценного сыночка,
как некогда писал великий граф —
чтоб были вы и сыты, и здоровы,
чтоб называли Зоренькой, любя…
Я божья тварь. Я – глупая корова.
Ах, отпустите в Индию меня!»
Глаза её – как краденые сливы.
Рога её – как месяц золотой.
Танцуй, корова! Будешь ты счастливой,
но только – как и я – в стране иной…
Я лягу на тебя, возьму за шею,
мы полетим сквозь белую сирень
оттуда, где так мало мы имеем
туда, где всё – любовь, и нет потерь…
Ведь млечный путь тобою был проложен
средь незабудок, клевера и звёзд!
…Использовать нас было так несложно,
и способ избавления – так прост…
Дождём омыта шёлковая шкура,
я голым пузом прижимаюсь к ней…
Прощайте все! «Иисусы» и «Иуды» —
вам больше не видать души моей.
Терапия, хирургия и нечто ещё
Я видеть тебя не хочу,
я видеть тебя не желаю,
уж лучше пойду я к врачу
который меня понимает.
Он ухо приложит к спине,
тихонько, чтоб лёгкие слушать —
ведь ты не приходишь ко мне,
и я задыхаюсь, мне душно.
Он ухо приложит к груди,
где сердце безумное бьётся:
не-верь-не-на-де-й-ся-не-жди,
твой друг никогда не вернётся…
Он грустно посмотрит в лицо,
за плечи встряхнёт осторожно,
и скажет: в конце-то концов,
девчонка, так жить невозможно!
Он выпишет мне – ЗАБЫВИН,
и горький бальзам – РАВНОДУШИН;
он выпишет – АНТИЛЮБИН…
Но этот рецепт мне не нужен!
Он даст направленье к врачу
другому, хорошему другу…
Я видеть тебя не хочу!
Уж лучше пойду я к хирургу.