Погасив недокуренную сигарету и выбросив окурок в ночь, она взяла телефон и набрала домашний номер в Англии. Уильям ответил на втором гудке.

– Привет, дорогуша, это я, – сказала она.

– Значит, вы прибыли благополучно? – спросил он, и Хелена мгновенно успокоилась, услышав его голос.

– Да. Как дела дома?

– Прекрасно. Да, прекрасно.

– Как там трехлетний террорист-стажер? – спросила она с улыбкой.

– Фред наконец-то угомонился, слава богу. Он очень сердит, что вы все уехали и бросили его со стариком отцом.

– Я скучаю по нему. Вроде бы, – Хелена тихо рассмеялась. – Но по крайней мере, когда со мной только Алекс и Имми, у меня будет шанс привести дом в порядок до того, как вы с ним приедете.

– Дом пригоден для жилья?

– Думаю, да, но утром разгляжу получше. Кухня очень примитивная.

– Кстати о кухне: сегодня приходил мастер для посудомойки.

– Правда?

– Да. Все починил, но за такие деньги мы вполне могли бы купить новую.

– Да уж. – Хелена сдержала улыбку. – Мусорные пакеты во втором ящике слева от раковины.

– Я собирался спросить, где они лежат. Мусорщики приедут завтра, ты же знаешь. Позвонишь утром?

– Обязательно. Крепко целую Фреда и тебя. Пока, дорогуша.

– Пока. Спокойной ночи.

Хелена посидела еще немного, глядя на восхитительное ночное небо – усыпанное мириадами звезд, которые, кажется, сияли здесь гораздо ярче, – и почувствовала, как волна утомления сменяет адреналин. Она тихо скользнула в комнату и легла рядом с Имми. И в первый раз за много недель сразу же уснула.

Я слышу его. Кружится где-то надо мной в темноте, точит зубы, готовясь закусить.

Мною.

У комаров есть зубы? Наверное, иначе как бы они вгрызались в кожу? Однако когда я достигаю главной цели и ухитряюсь раздавить одного из мелких мерзавцев о стену, хруста не слышно, только хлюпанье. Нет треска ломающейся эмали, какой я услышал, когда в четыре года свалился с лазалки и сломал передний зуб.

Иногда им хватает наглости спуститься и зудеть прямо над ухом, предупреждая, что тебя сейчас будут есть. И ты лежишь, размахиваешь руками, а они, невидимые, танцуют над тобой, возможно истерически хихикая над горемычной жертвой.

Я вытаскиваю из рюкзака Би и кладу под простыню рядом с собой. Он будет в полном порядке, потому что ему не надо дышать. Кстати сказать, это плюшевый кролик, мой ровесник. Его зовут Би, в честь кролика Банни. Так я назвал его, когда был совсем крохой (по словам мамы, это было одно из моих первых слов), и имя прижилось.

Еще мама сказала, что «кое-кто особенный» подарил его мне, когда я родился. Думаю, она, наверное, имеет в виду отца. И пусть это совсем не круто – в тринадцать лет спать с древним плюшевым кроликом, – мне плевать. Би – мой талисман, моя поддержка и мой друг. Я рассказываю ему все.

Я часто думал, что если бы кто-нибудь смог собрать и расспросить все миллиарды мягких игрушек-утешителей, от них можно было бы узнать о ребенке, с которым они спят, гораздо больше, чем от родителей. Хотя бы потому, что они по-настоящему слушают, не перебивая.

Как могу, прикрываю обнаженные части тела (особенно толстые щеки, которые обеспечили бы комару завтрак, ланч и ужин в один присест) различными предметами одежды.

Наконец я засыпаю. Мне так кажется. То есть я надеюсь, что это сон, потому что я в горящей печи, языки пламени лижут тело, от жара оплавленная плоть стекает с костей.

Просыпаюсь в темноте, осознаю, что не могу дышать, и обнаруживаю, что лицо накрыто трусами… вот почему темно и невозможно дышать. Сбрасываю их, жадно хватаю ртом воздух и вижу полоски света сквозь ставни.