Ханна подняла тяжелый арбалет, но никак не могла прицелиться: древний грек оказался в самом сердце потасовки, а движения дерущихся были слишком быстры. Харман запрыгнул в дрожки и схватил запасное охотничье копье.

– Падай, Одиссей! – крикнул Петир.

Бородач так и сделал, хотя и неясно почему: то ли услышал совет, то ли свалился от слабости. Двоих неприятелей он разрубил, но трое остались невредимы и не растратили боевого духа.

Тррррррррррррррррра-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-тттааааа!

Очередь из винтовки, переведенной в автоматический режим, прозвучала словно грохот деревянного весла, которым провели по лопастям включенного вентилятора.

Войниксов отшвырнуло на шесть футов; десять с лишним тысяч дротиков, усеявших панцири тварей, поблескивали в тускнеющем сиянии колец, точно мозаика из битого стекла.

– Господи Иисусе, – выдохнул супруг Ады.

По ту сторону дрожек, за спиной Ханны, поднялся раненный из арбалета войникс. Будущий отец метнул копье; в этот бросок он вложил все силы, оставшиеся в измученном теле. Враг покачнулся и, вырвав оружие из груди, переломил древко. Женщина пустила еще два болта. Один со свистом улетел во мглу между деревьями, другой попал в цель. Харман соскочил с повозки, чтобы вонзить последнее копье в последнего войникса. Тварь покачнулась и отступила еще на шаг.

Мужчина выдернул оружие из груди противника – и с мощью подлинного безумца тут же всадил обратно, провернул зазубренный наконечник, вытащил его наружу и воткнул снова.

Чудовище рухнуло на спину, лязгнув о корни векового вяза.

Девяностодевятилетний охотник встал над поверженной тварью, не обращая внимания на судорожно дергающиеся металлические руки с пальцами-бритвами, занес над головой копье, облитое молочно-голубым раствором, вонзил во врага, повернул, вытащил, поднял, загнал еще глубже в корпус, вырвал, вогнал туда, где у человека находился бы пах, сделал несколько оборотов, чтобы как можно сильнее покалечить мягкие внутренние части, дернул на себя наконечник вместе с изрядным куском панциря, еще раз пронзил противника – заостренная бронза прошла насквозь, до корней и почвы, – вызволил оружие, замахнулся, нанес удар, нацелился снова…

– Харман. – Молодой человек положил ему руку на плечо. – Он умер. Он уже умер.

Мужчина заозирался вокруг. Он почти не узнавал Петира и никак не мог набрать в легкие достаточно воздуха. Уши болели от адского шума, который, как оказалось, доносился из его же собственного горла.

Между тем вокруг потемнело, как в заднице. Кольца скрылись за тучами, так что внизу, при корнях деревьев, наступил настоящий хренов сумрак, мать его за ногу. Полсотни тварей могли преспокойно таиться в непроглядной тьме, дожидаясь своего часа.

Ханна зажгла дорожный фонарь. Ореол огня не выхватил из темноты новых войниксов. Да и «старые знакомые» уже перестали дергаться. Древний грек по-прежнему лежал на земле, придавленный поверженным врагом. Ни тот, ни другой не шевелились.

– Одиссей! – Молодая женщина прыгнула с дрожек, размахивая фонарем, и отшвырнула труп войникса непочтительным ударом ноги.

Петир подбежал к ней, преклонил колено рядом с павшим товарищем. Супруг Ады как умел поковылял к ним, опираясь на копье. Глубокие ссадины на спине и ногах еще только начали заявлять о себе.

– О нет, – промолвила Ханна, стоя на коленях и дрожащей рукой держа фонарь над лицом Одиссея. – О нет, – повторила она.

Доспех Никого был сорван, ремни рассечены бритвами. Широкую грудь бородача изрезала паутина зияющих ран. Один лихой удар отхватил часть левого уха и даже кусочек скальпа.