Трудная и сложная работа предстоит вам. Верю, что любовь к Родине, горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас.

Я же буду охранять непоколебимыми установления, Мною дарованные, с твердой уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение Отечеству для выяснения нужд столь близкого Моему сердцу крестьянства, просвещения народа и развития его благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия Государства необходима не одна свобода, необходим порядок на основе права.

Да исполнятся горячие Мои желания видеть народ Мой счастливым и передать Сыну Моему в наследие Государство крепкое, благоустроенное и просвещенное.

Господь да благословит труды, предстоящие Мне в единении с Государственным Советом и Государственной Думой, и да знаменуется день сей отныне днем обновления нравственного облика Земли Русской, днем возрождения ее лучших сил.

Приступите с благоговением к работе, на которую Я вас призвал, и оправдайте достойно доверие Царя и народа.

Бог в помощь Мне и вам».

В речи Государя необходимо особо отметить слова: «Я же буду охранять непоколебимыми установления, мною дарованные». Эта фраза, позаимствованная из отклоненного чужого проекта, означала, что манифест 17 октября о даровании Думы Государь не отменит и что Думу созвали с серьезными намерениями. Маклаков впоследствии видел в этих словах обещание, почти эквивалентное присяге Монарха конституции. Особенно отмечалось, что Государь не употребил слова «Самодержец».

Помимо этого Государь указал и главные задачи, стоящие перед «лучшими людьми» России: «выяснение нужд столь близкого моему сердцу крестьянства, просвещение народа и развитие его благосостояния». Затем Государь напомнил: «для духовного величия и благоденствия государства необходима не одна свобода – необходим порядок на основе права», подчеркивая тем самым и неприкосновенность частной собственности, и необходимость борьбы с революционным движением.

Он все-таки надеялся на здравый смысл Думы и на ее работоспособность.

«…утешаю себя мыслью, – говорил за несколько месяцев до того Государь, – что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития, без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени».

Прекрасная речь Государя произвела большое впечатление, но главным образом не на Думу, а направо от трона. У многих на глазах стояли слезы.

Поэт и Великий Князь Константин Константинович, плакавший при чтении этой речи, записал в дневнике: «Слова речи были так хороши, так правдивы и звучали так искренно, что ничего нельзя было бы добавить или убавить».

Не отстал от него и всегда сдержанный П. А. Столыпин, написавший супруге: «Государь свою речь (которую сам сочинил) сказал с таким чувством, что надо было быть каменным, чтобы не расчувствоваться. Это была не речь, а пламенная молитва».

«у нас, не скрою, как-то щекотало в горле», – вспоминал А. А. Савинский.

Но такое отношение речь Государя встретила не у всех слушателей. Великий Князь Александр Михайлович вспоминал: «Я сам бы не удержался от слез, если бы меня не охватило странное чувство при виде жгучей ненависти, которую можно было заметить на лицах некоторых наших парламентариев. Мне они показались очень подозрительными, и я внимательно следил за ними, чтобы они не слишком близко подошли к Никки» (то есть к Государю).

В свою очередь Столыпин и министр финансов В. Н. Коковцев наблюдали за одним из рабочих, стоявшим в толпе народных представителей, который настолько выделялся своим насмешливым выражением лица, что оба министра задались вопросом: «нет ли у этого человека бомбы и не произойдет ли тут несчастья».