– Знаете ли вы, князь, – сказал Шуазель, – кому, собственно, ваш брат обязан немилостью? Граф Федор Головкин сумел представить планы Роберта Вуда своекорыстными…

– Граф Федор? Якобинец? Приятель Платона Зубова? А!… – слегка вскрикнул пораженный князь. – Да, да, – обращаясь к нунцию, продолжал он, – все Головкины – якобинцы. Но неужели вы не могли бы разъяснить вашему брату Юлию, приобретающему столь сильное влияние на императора, что наше общее дело – борьба с якобинством и восстановление потрясенных революцией основ общества – может пострадать, если происки таких лиц, как Федор, увенчаются успехом?

Молчавший до сих пор нунций пожал плечами.

– Мое влияние на брата ограниченно, – сказал он. – Тем более что он всецело поглощен орденом и своей женитьбой на вдове Скавронской.

– Он женится на Скавронской? На племяннице покойного Потемкина? И государь соглашается на этот брак?

– На днях графиня Скавронская, невеста моего брата, будет принята при дворе и даже включена в число особ высочайшей фамилии.

– Невероятно! – изумился князь Куракин. – Все, что связано с именем Потемкина, до сих пор было ненавистно императору! Графине пришлось покинуть столицу… А теперь!..

Нунций не сказал ничего на последнее восклицание князя, при всей придворной опытности сбитого с толку на этот раз неожиданностью события.

– Вы забыли, князь, – тихо напомнила Нелидова, – что покойный супруг графини Екатерины Васильевны – внучатый брат Петра III.

– Я должен вам сообщить нечто еще более важное, – сказал граф Шуазель. – Граф Бугсгевден посылается в его эстляндский замок Лоде.

Зловещее молчание охватило всех сидевших в гостиной.

Екатерина Ивановна вдруг решительно поднялась на красные каблучки. Тонкие брови ее свела глубокая морщинка.

– Теперь, когда честный Бугсгевден удаляется в изгнание, я знаю свой долг, – сказала она решительно. – Я должна разделить это изгнание с ним и с его женой, моей дорогой подругой. Да, князь, я согласна видеть вашего друга завтра на нашем монастырском празднике, но лишь для того, чтобы высказать ему мою уверенность, что он не воспользуется своей властью воспрепятствовать мне последовать за своей добродетельной подругой в ссылку, куда он ее отправляет!

– Но моя милая Екатерина Ивановна, – заговорил растерянно «бриллиантовый» князь, – такое заявление может вызвать крайний гнев государя. А вы знаете, что в припадках гнева он забывает все и… и вы напрасно кладете голову в пасть льва!

– Вы забыли, князь, что император – рыцарь, – сказала маленькая фаворитка. – Еще не было примера, чтобы он обошелся хотя бы только невежливо с дамой!

– Как? А его поступок с госпожей Жеребцовой? – возразил Куракин. – Говорят, она написала письмо к государю на другой день по восшествии его на престол. Письмо было прелестно. И что же? Император распечатал его, плюнул на бумагу и велел Кутайсову так отдать ей.

Нунций и граф Шуазель улыбнулись.

– Фуй, князь, как вам не стыдно передавать такую низкую сплетню! – в негодовании сказала Нелидова. – Возможно ли, чтобы император поступил так с письмом женщины, хотя бы это и была низкая куртизанка и сестра Платона Зубова!

– Однако Жеребцова сама рассказывала это летом и прибавляла, что не простит государю такого поступка с ней, – настаивал Куракин, озлобленный на то, что фантастическое решение старой монастырки губило все его надежды на завтрашний день.

– Если это сделал, то, вероятно, слуга, а не господин. Этот презренный Iwan способен именно на такую лакейскую выходку! Но… довольно об этом, князь! Мое решение вам известно, оно неизменно. Ибо это – мой долг. Дорогой граф, – обратилась она к Шуазелю, – вы хотели посмотреть мои рисунки, чтобы исправить погрешности вашим несравненным карандашом…