Настя сидела на скамейке одна. Ни одна из ее подруг не пошла с ней, несмотря на уговоры. У всех оказались свои дела. И тогда ноги привели девушку на это место вопреки внутренней смуте, развернувшейся в ее душе. Она влюбилась в этого парня и не могла ни на минуту забыть о нем, хотя повадка его говорила и об исходящей от него лихой опасности.

– Будь что будет, – повторяла она сама себе, – если лихо выйдет, значит, такая моя судьба. Люблю его. Люблю, на минуту не могу о нем забыть.

О том, что за ней давно ухаживает бригадир путейских ремонтников Матвей Чалый, она старалась не думать. Надежд ему она никаких не подавала, обязательств перед ним не имеет. Хотя, знала, что обманывает себя. По давним слободским правилам, если девка позволяет парню себя провожать, то считается его, пусть даже между ними дело не дошло и до поцелуя. И в случае чего, парень может спросить ответ.

Чем ближе Алексей подходил к Насте, тем проще и ясней становилось в его голове. Конечно, нельзя тянуть. Он свободен, исключен из училища, может ехать на все четыре стороны. Надо брать девушку, рубить концы и начинать вместе с ней новую жизнь. Таких не теряют. Таких находят на счастье.

Настя сидела на скамье, как бы не замечая приближения Алексея. Все ее тело сжало спазмом напряжения. И в тоже время, где-то внутри, в самой ее женской сути она чувствовала непомерную слабость. Этот парень мог бы взять ее на руки и унести, куда ему заблагорассудится, и она не сделала бы ни одного движения. Только закрыла бы глаза, чтобы ничего не видеть, и приникла бы к его груди.

– Здравствуйте, – хриплым от волнения голосом сказал Алексей. – Я знаю, Вас Настей кличут, слышал, как вчера Вас подруги называли. А я Алексей, Алексей Булай, бывший студент. Сейчас вольный человек. Можно ли присесть рядом с Вами?

– От чего ж, садитесь, – ответила она, не глядя на него. Алексей присел и хотел было, соблюдая правила поведения слободы, завести разговор о том, о сем и ни о чем, чтобы немножко сгладить первые моменты напряженности, найти нужную струну. Но, видно, не для слободских правил появился он на белый свет. Помолчав немного, он сказал тихим голосом:

– Настенька, посмотри мне в глаза.

Настя пришла, когда солнце уже садилось за окаем Заволжья. Алексей подивился ее легкой походке и удивительному блеску улыбки, которой она одарила его, приближаясь.

Они взялись за руки, спустились к Волге и пошли вдоль воды.

Оказалось, что любовь не знает условностей. Оказалось, что ничего не надо объяснять. Они говорили так, как будто знали друг друга с детства и им предстояло только уточнить несколько деталей. Леша диву давался тому такту и уму, который Настя проявляла в разговоре. Она могла мягко и убедительно настаивать на своем, а потом вдруг менять линию, во всем соглашаться с Алексеем, и это у нее получалось так славно, так гармонично, что его невольно обуревало ощущение счастливой удачи.

Те бытовые вопросы, которые еще вчера были для него скучны, противны, нежелательны, вдруг обрели новое счастливое и интересное содержание.

Во-первых, куда ехать, во-вторых, как зарабатывать на жизнь?

Ведь теперь на нем забота о нежной и красивой женщине, которой надо создать достойные условия. А что у него есть?

Есть у него последний денежный перевод в сто рублей от отца Гаврилы Яковлевича, который еще не знает об исключении из училища. Перевод, воистину, последний. Больше на родителя полагаться не стоит.

Есть еще справка об обучении в нижегородском инженерно-техническом училище по ведомству железных дорог в течение трех с половиной лет. Путейским инженером с такой бумажкой можно устроиться только где-нибудь в Туркестане. А в местах поближе к родине – разве что путейским техником. Но и это было бы неплохо. Семью можно прокормить. Вот и все. Остальное – как жизнь обернется. Настя работала швеей-надомницей у себя в Сормове, делала всякое по заказу мастерских, обслуживавших Макарьевскую ярмарку. Но Алексей сразу ее трудовую деятельность исключил. И она с радостью согласилась, что самая сладкая женская работа – рожать и растить детей.