– В глазах – смех…

– Это – не смех! Я радуюсь, – говорил, целуя, вдыхая аромат кожи ее. – Радуюсь, что ты у меня есть, – шептал, любуясь ею.

Память, красочной картиной словно отодвинув сомнения, вновь вернулась в реальность, и Саша, мучаясь неведением, корил себя за излишнюю сдержанность. Ему казалось, что он мало говорил о любви своей, что не до конца рассеял тревогу Мариам, что не успокоил ее, не убедил окончательно в хорошем исходе всего.

Представляя, каково ей сейчас без него, не зная, что делать, куда деваться, ходил взад и вперед вдоль стола.

Раскрылась дверь и зашел бригадир – высокий, крепкий на вид мужчина, лет пятидесяти, уважительно именуемый грузчиками дядей Мишей.

Посмотрел на Александра и, увидев на его лице тревогу, вместо того, чтобы напомнить об окончании перерыва, сочувственно прогудел:

– Случилось что?

– Да, так… – складывая бумаги, неопределенно отмахнулся Сашок, но, взглянув на «дядю» – тот по-прежнему стоял, держа открытой дверь, за которой начали собираться ребята – задумчиво добавил:

– Жену в роддом отвезли.

– А-а, – понимающе протянул и тепло улыбнулся, – ну, тогда скоро будешь отцом.

Сашок бросил папку в шуфлятку, со стуком задвинул ее и, подумав, что надо бы ехать к Мариам, отпроситься с работы, хмуро продолжил:

– А что, если с ней… Вдруг ей там плохо?

– Глупости. Не терзай…

Окончание фразы Саша не услышал, он кинулся на звонок к аппарату.

– Да! Алло!?

– Это Александр Скифовский? – громко спросил незнакомый женский голос.

– Да, я слушаю…

– Из роддома. Ваша жена попросила позвонить…

«Роддом!… Мариам!» – отмечало внимание, а волнение вновь вырвалось из рамок самообладания: ладони похолодели и трубка стала влажной.

Чувствуя, что противная мелкая дрожь в ногах не проходит, сел, упал в кресло.

– О-о, – протянул, – да-да… Давайте, давайте, – говорил, чтобы хоть чем-то заполнить пугающую пустоту паузы; говорил, не контролируя себя; говорил, а сердце – удары его отдавались во всем теле, голове: «ввух! ввух!» – стучит в висках, груди, ногах; стучит громко, оглушающе громко.

– …поздравляем…

Он не расслышал: громко, слишком громко сердце стучит.

Кричит в трубку:

– Повторите! – кричит и задерживает дыхание, чтобы не пропустить, чтобы услышать снова то, что разобрал уже, но во что не поверил.

– Радуйтесь, – повторил женский голос, смягченный невидимой улыбкой, и продолжал, – у вас сын, четыре двести.

– Ой-ё-ёй! – вырвалось у Санька ликование, не находя подходящих слов.

Он, словно марафонец, разрывающий финишную ленту, вскинул кверху руки, тут же, резко опустив, бросил трубку на аппарат. В комнату на крики забегали товарищи. Обвел всех радостно горящим взором и, закрыв лицо ладонями, откинулся на спинку кресла.

– Сын! Сын! – шептал. Затем вскочил: – Ребята!!!

Все стояли и, улыбаясь, смотрели на него.

Сашок будто споткнулся; вспомнил, что даже не поблагодарил ту, которая звонила, но тут же, успокоив себя: «Поймет!», закончил:

– У меня – сын!

– О-о, загудели кругом, – не бракодел…, – все задвигались, – поздравляем…, – начали подходить к нему, – с тебя причитается.

Улыбки, улыбки, улыбки вокруг.

Саша полез в карман за портмоне:

– Чего хотите? Угощаю всех!

Спокойный бас дяди Миши перекрыл разрастающийся гвалт:

– Будет разумнее, если отложим: поработаем, помоемся и – в кафе…

Только перед обедом Саньку удалось вырваться из кафе.

Явились они сюда сразу после ночной.

Шумная компания со смехом и шутками завела Сашу в помещение и сразу, после первого же слова «Сын!», здесь все задвигалось, завертелось.

Смеялись, улыбались, подначивали и, пригубив шампанское, стали по-родному близкими незнакомые работницы кафе. Сразу же были сдвинуты, накрыты столы. Вперемешку с анекдотами и серьезными пожеланиями звучали тосты.