– Это сюрприз…

– Сюрприз?

Дочь вынула свой смартфон, – как Саша проговорился, впрямь дорогой.

– Откуда? – Кронов схватил его.

– Папа, незачем! – дочь просила. – Ты всё испортишь.

– Всё-таки. – Он упрямился; он имел уже мнение, возбуждённое Диной. – Деньги не с неба нам достаются.

– О, ты испортил всё! – Даша тронула свой живот, напрягшись. Жест был знакомый чем-то давнишним, чувствовал Кронов.

Дочь улыбнулась. – Пап, откровенно?

– Я с тобой честен.

– Честен всегда?

– Как факт.

Дочь спрятала руки зá спину. – Ну, я выиграла смартфон. Игра есть: шлёшь эс эм эс, везёт – выигрываешь. Веришь?

– Я не хотел тайн, – выложил Кронов. – Я тебе никогда не лгал. Я люблю тебя и хочу быть в курсе.

– Тоже люблю тебя… – Дочь, убрав с щеки волосы, улыбнулась. – Я ведь расту. Мы разные организмы, хоть и родные. Тайны в семнадцать лет неминуемы.

– Тайны есть органические, природные, – начал Кронов, сжавши смартфон, – есть тайны умышленные, опасные.

Даша выхватила ожившую писком трубку. Что-то ответили, отчего она сникла; вскоре спросила: – Вы не ошиблись?.. – Ей говорили что-то минуту. Выключив трубку, Даша сказала, резко и глухо: – Папа, где мама? Там её нет, в могиле. Где она?

Кронов выдавил: – Как?.. Зачем?.. Объясню… Но…

– Ты, пап, всегда был честен?

От потрясения он вспотел.

– Где мама?

– Даша…

– Лгать можно?! – дочь прервала его. – Я тебе буду лгать с сих пор! Вот, смотри: я люблю тебя, Саша, хоть ты ботаник и хромоногий! – Дочь, пройдя, вдруг впечатала губы в Сашины. Тот краснел, колченого мялся на месте.

– Мы с Сашей в загс идём! – возгласила дочь и ушла, вихляясь. Дина потерянно побрела из сквера.

Пропасть, разъятая у Оки зимой, увеличилась, и в неё Кронов падал вместе со всей своей философией и мучительной памятью…

Дело в том, что жена его (и мать Даши) не умерла. Но где она – Кронов думать отчаялся и ему было тошно думать об этом в это мгновение, как вот только что чуть не вырвало его дочь от ярости, духоты и пыли либо секреций женской природы. Сдёрнув с кустарника пыльный листик, он зашагал прочь, силясь не чувствовать и не думать; дома, взяв таксу, начал гулять с ней так же бездумно и малочувственно. Пёс по имени Бой, – как Кант в Кёнигсберге пару веков назад, – совершал свой маршрут вдоль стен и оград, вселенную игнорируя. Кронов в свой черёд игнорировал пса, которого озорным щенком принесла в дом жена когда-то. Он игнорировал пса всяко, чтобы не думать. И когда позже, по возвращении, он схватил трезвонивший телефон, решив, это дочь звонит (но звонил «Центръкомфорт» с вопросом, как там «праколотые калёса» и не желает ли «съэхать в Выхино»), он не мог о ней думать. Он напрягался вовсе не думать, приготовляя суп; а неюный Бой, морда к лапам, тихо лежал в углу, не сводя с него глаз. Не думал он о жене прилежно, и когда потный не от волнений, а от усилий, влёк в автосервис шины от «двойки».

Думать стал, лишь когда на машине полз в плотных пробках, часто терзая тормоз с сцеплением и из внешнего отмечая разве что бампер дымной передней коцаной «киа». Этой работой, – в смысле курьерской, – он был обязан именно пробкам. Бизнес курьеров множился, инспирирован пробками, ведь пешком груз доставить проще, да и дешевле. Кронов в метро и возил заказы. То, что сейчас он в пробке, значило, что сейчас особый день: предстояло везти груз в Дмитров личной машиной. И он опаздывал из-за тех же пробитых ночью колёс, – чинить пришлось. А ещё из-за Даши… Кронов корил себя, что тогда возле школы вдруг растерялся и не спросил её: как, за двести вёрст от могилы, дочь убеждается, что в могиле не мать, а нечто? Следует вывод: в дальней могиле роются и звонят ей? Но, чёрт, что роются? Как? Зачем? Кто им право дал?.. Надо выяснить, что возможно лишь с дочерью, а она не расскажет, если он с нею не объяснится. Ибо в могиле как бы жены его (её матери) – не жена его (её мать).