С тем и ушёл он, и ребята ушли. Одни мы с Тангилем остались.

И вот тут оно и началось! Когда мазал меня господин, я ничего и не чувствовал, кроме прикосновения его осторожных ладоней. Потом потеплела кожа, а дальше – больше. Начало припекать, а потом и вовсе жечь, точно в костре! И всюду, кроме головы – всюду, где намазано было! Почудилось, будто меня живьём жгут – такая боль накатила! Вспомнился мне дядюшка Химарай – когда тот лупил, казалось, что уж больнее и быть не может. Может, да ещё как! Я стоять не смог, бегать начал из угла в угол. А Тангиль со своего тюфяка посмеивается:

– Что, впервые с тигровой мазью познакомился? Ну так терпи теперь. Крепкая штука! Видать, озлился на тебя за что-то господин, коли ею намазал. От крапивной лихорадки можно ж было ещё и мазью из чёртова корня, от того никакой боли. Хотя и действует не так скоро, за три дня с него лихорадка проходит. Что ж ты такого сожрал, а? Вроде бы ешь всё то же, что и остальные? Или что-то утянул из кладовых?

– Сказано ведь, – ответил я, – ночной кошмар. Вот мне и ночной кошмар приснился.

– И какой же? – полюбопытствовал Тангиль. Скучно ему тут, на тюфяке, было, вот и дал языку волю.

– Приснился мне господин наш, – протяжно заговорил я. – Будто стоит он на высокой горе, в том халате своём чёрном, только перетянут халат поясом, а на поясе – ножи метательные. Глаза у него прищурены, смотрят насмешливо. А мы все у подножия горы стоим, кругом, друг друга за руки держим. И хоть высока та гора, а всё равно виден он нам, точно в паре шагов. Стоим мы, значит, все – и нынешние его слуги, и те, кто раньше ему служил. Вокруг вечер уже, солнце почти село, только самый краешек над горой краснеется. А господин снимает с пояса нож – и кидает вниз. Впился тот нож в Дамиля – прямо в горло. Хлынула кровь, рухнул Дамиль на камни – и пропал, будто и вовсе не было. А мы заново руки сцепили, и уже стал наш круг. Потом господин кинул другой нож – и Халти прямиком в глаз. И тоже не стало Халти. Следующим Гайян стал, а за ним и братец его Амихи. Потом, уж извини, в тебя ножик прилетел. Точнёхонько в сердце вонзился. Всё меньше нас становилось, и вот уж Алая прирезало. И чую – сейчас мой черёд настанет. Оглянулся – а сзади стоит чёрная телега, и свалены на ней трупы тех, кому ножик достался господский. Лошадей нет, просто телега. А господин мне сверху рукой кажет, чтобы, значит, поближе я подошёл. И такой жутью меня обдало… Тут-то я и проснулся, а уже утро, и болит всё.

Язык у меня, как вы знаете, без костей, но этот сон я не от начала до конца выдумал. Было дело, видел я господина Алаглани на горе, а мы все, сцепившись за руки, под горою стояли. И тоже солнце за горизонт опускалось. Только не кидал он в нас ножики, а ходил меж нами его безымянный кот, мурлыкал, об ноги тёрся, но было от того в груди холодно и тревожно. А про ножики я сочинил, чтобы послушать, как Тангиль на то ответит.

– Дурной у тебя сон, – ответил Тангиль. – Видать, и впрямь от беса. Чтобы господин наш, да зарезал слугу своего? Да знаешь ли ты, что я бы сам на нож пошёл, чтобы его спасти? И не только я! Скольких он от беды лютой избавил.

– Ну а как же те, кто неугоден ему? – полюбопытствовал я. – Кого на телеге увезли? Может, их косточки давно уже воронами склёваны!

– Вот коли мог бы я сейчас встать, – сурово сказал Тангиль, – то подзатыльником бы ты не отделался. Я бы тебе рожу набок своротил. Ужели ты господина нашего за разбойника держишь?

– Ну а всё же, – не сдавался я, – куда их увозят?

– Куда надо, туда и увозят! – припечатал Тангиль. – И вообще, хватит глупый разговор вести. То ли не проснулся ты до конца, то ли демон тебе яду не только в кожу впрыснул…