– Василиса, шустрей, – скомандовал Гриша, пробегая мимо. – Валентин, пятую полосу открой, мы рекламный макет не заменили.

Я взялась за проверку заголовков. «Цены на гречку выросли вдове», «Облуживание по-королевски», «Сосем не тот случай» и «Совращение заводских работников» немного подняли настроение. Впрочем, в моем хит-параде на первом месте уже года два неизменно оставалось шедевральное «Святая вода благотворно воздействует на человеческий оргазм». Журналист, разумеется, писал об «организме», а вот о чём он думал по ходу работы над статьей...

– Гриш, да у тебя все ошибки по Фрейду.

– А ты свою работу работай! – буркнул он, шурша полосами. – А ты, напоминаю, корректор, а не психолог! Так, Валентин, на восьмой, где дырка, фотку поставь...

«Не психолог»... Я вообще-то и не корректор, а филолог и писатель. А здесь... так, на покушать зарабатываю.

– Игорь опять завтра в позу встанет, что не его фотки берём, а информагентства, – заметил Валик.

– Как встанет, так и сядет, он же не памятник, – отмахнулся Гриша. – Будет знать, как чудить по утрам и ломать имущество организации. На пятнадцатой полосе фотку высветли и рекламу пива замажь.

– Может, денег с них стрясем? – пробормотал друг. – Спецвыпуск накрывается, а премию к Новому году охота...

Я подняла голову и переспросила:

– Спецвыпуск накрывается? А почему я об этом не знаю?

– А потому что в облаках витать меньше надо, – беззлобно отозвался редактор, вдумчиво изучая что-то на экране монитора. – Рекламы не набрали наши трудоголики. Кризис, видите ли.

– А ты у них чайник реквизируй, – посоветовал Валик, – и печенюшки. И оклад обрежь, чтобы только на процентах сидели. И кризис сразу кончится, и реклама появится.

– Отставить диверсии! – нахмурился Гриша, потёр живот и вздохнул: – Но про чайник с печеньем ты верно сказал...

– Грабим? – ухмыльнулся друг.

– Иди, – благословил редактор.

Я, сверяя последнюю полосу, фыркнула:

– На кого теперь валить будете?

– На тебя, – хором заявили «диверсанты».

– А совесть-то в курсе? – усмехнулась я.

– Совесть в деле! – весело отозвался из коридора Валик. – И в доле!

– А-а-пчхи! – согласно чихнул Гриша.

За день мы подъедали все свои припасы, а поздним вечером, когда кроме нас троих в редакции уже никого не было, – чужие. Обычно «рекламные», но иногда вспоминали о совести и воровали у журналистов. Но у рекламщиков – чаще. За журналистами приходилось подъедать засохшее и завалявшееся. А рекламщики по долгу службы постоянно разъезжали по фабрикам и магазинам, таща оттуда и колбасу, и сыр, и печенье с сушками и пряниками, и всё свежее и вкусное.

Валик ушел «на дело», а редактор сел на его место. Муз, кстати, сразу же от Гриши шарахнулся и вновь уселся на мой монитор, свесив кривые ножки. Я аккуратно сложила сверенные полосы в стопку, убрала старые в «макулатурный» ящик стола и предупредила:

– Я – домой.

Время – почти одиннадцать.

– Иди, – Гриша рассеянно таращился на Муза, но, понятно, ничего не видел.

Крылатый прохвост этим пользовался и, обернувшись, корчил редактору страшные рожи. Впрочем, он такой страшный сам по себе, Муз, в смысле, что и корчить-то ничего не нужно.

Я быстро переобулась, выключила комп и натянула шапку:

– И завтра не приду.

– И не надо, – редактор устало откинулся в кресле и сложил руки на выпирающем животе. – Я тоже не приду.

Я надела шубу, застегнулась и перекинула через плечо сумку, хмыкнув:

– Ты-то? Тебе по должности полагается быть здесь всегда. Но мечтать, говорят, не вредно...

– Кышь, – насупился шеф, – сгинь, нечистая сила.

– До пятницы, – я махнула рукой и устремилась к лифту.