– О твоем трансе, из-за которого я сижу тут весь такой «красивый», – Юэн указал на свое лицо. – Лик Аполлона снова осквернен. Серьезно. Со стороны это выглядело пугающе, черт возьми. Твой взгляд вдруг стал стеклянным, словно ты телепортировался куда-то за пределы Солнечной системы. Ты звал мать, а потом просил кого-то, чтобы тот отпустил ее. Что после этого я должен был думать? – к концу предложения голос его чуть повысился.

Сначала Юэну не хотелось упоминать, что он слышал, как Бернард звал мать, но эта деталь в итоге вылезла сама. Пусть знает.

Бернард побледнел еще сильнее. Было видно невооруженным глазом, что он старался не подать вида, будто услышанное его обеспокоило. Вполне логично. Не каждому признаешься, что у тебя есть какие-то проблемы. Фотограф приобнял себя за плечи, словно ему вдруг стало холодно.

– Такое произошло в первый раз, – сказал Бернард тихо и спокойно, но что-то тревожное все-таки проклевывалось в его голосе. – Просто яркое воспоминание о детском кошмаре. Ничего особенного.

– Да, действительно! Ничего особенного, – передразнил Юэн и, встав с места, вытащил из носа окровавленные кусочки ваты. – Не знаю, что там у тебя за кошмары, но это явно ненормально! Как видишь, есть пострадавшие, – он демонстративно помахал ватой перед носом фотографа.

Бернард тяжело вздохнул. Теперь он не скрывал, что расстроен. Руки его опустились.

– Прости, – сказал он уже в четвертый раз. – Это вышло случайно. Но, с другой стороны… – он вдруг посмотрел на Юэна, чуть прищурив глаза. – Ты ведь сам виноват, что попал под горячую руку.

– Чего-о-о? – недовольно протянул Юэн. – Я проявил банальную обеспокоенность, а ты мне нос сломал и говоришь, что я сам виноват?

– Нос я тебе не сломал, не надо, – отрицательно покачал головой Бернард.

– Ага, присмотрись внимательнее. Какая фея вернет мне былое великолепие?

Аккуратно взяв Юэна за подбородок, Бернард приблизился к его лицу. От этого неожиданного действия Юэн вздрогнул и затаил дыхание, приподняв руки. Зеленые глаза, оказавшиеся так близко, снова напомнили сочную летнюю зелень. И все же, кто там знает, что мог вытворить его отец? Можно ли разглядеть во взгляде скрытое безумие или жестокость? С серьезным видом эксперта оценивая масштаб трагедии, Бернард повернул голову Юэну в одну сторону, затем в другую.

– Не томите, док, говорите начистоту: сколько мне осталось? – сглотнув, тихо спросил Юэн и поймал взгляд Бернарда.

– Лет шестьдесят, полагаю, – ответил Бернард, отпустив его подбородок. – Всего лишь небольшой отек, который можно быстрее снять, если приложить лед.

Юэн повернул голову, отводя взгляд вниз и в сторону, кончиками пальцев одной руки коснулся стола, а другой рукой драматично прикрыл рот.

– Звучит ужасно, – упадническим тоном произнес он. – Только не сообщайте об этом моей семье. Я хочу, чтобы они запомнили меня жизнерадостным и красивым.

Однако шутка не оказала на Бернарда эффекта, которого ожидал Юэн. Более того, что-то в его словах словно повергло фотографа в угрюмо-задумчивое состояние, холодность и отстраненность отразились в его глазах. Он сказал, что принесет лед, и вышел из студии.

«Ладно, хватит на сегодня скверных шуток».

Выкинув окровавленные кусочки ваты в мусорное ведро под столом, Юэн подошел к зеркалу, висящему на стене по соседству с фотографиями. Нос действительно чуть припух и порозовел – с виду ничего критичного, да и по ощущениям все нормально, разве что только немного побаливал до сих пор. Юэн провел пальцем по ссадине на скуле, облизнул губы, нащупав языком маленькую болячку.

«Бывало и хуже, – сказал он своему отражению. – Но мы с тобой хорошо справляемся».