Говорил Корбут. И, как всякий наивный человек, говорил горячо. При этом он широко размахивал дымящей сигаретой и больше глядел не в лицо собеседнику, а дальше, куда-то в сторону, туда, где скучали девицы. Самые удачные свои мысли он любил повторять с особым выражением, закатывая глаза вверх, будто на самих небесах искал подтверждение сказанному.

Соболев слушал молча. Непонимающе смотрел в лицо Корбута и тихо кивал, то ли в знак согласия с говорящим, то ли из сочувствия к нему. Казалось, он только и был занят тем, что рассматривал это лицо.

Смотреть на Корбута было и в самом деле приятно. Всегда свежая укладка жестких черных волос с лаковым отливом, обязательная выбритость с запахом какого-нибудь «Тайфуна» и заглядывающие в тебя маслянистые глаза с прищуром. И все это в безупречном дорогом костюме с обалденным галстуком и в черном распахнутом плаще. Головокружительный мужчина 27 лет. Очень приятный человек! Не случайно, видимо, Соболев все смотрел и смотрел на него.

Сам же он рядом с ним выглядел весьма и весьма серенько. Прическу его трудно было назвать прической – просто голова. Молчаливые, затуманенные усталостью глаза, продолжающие куда-то смотреть и смотреть. Губы, упорно сжатые и не желающие открыться ни для слова доброго, ни для улыбки. Еще потертые джинсы, старая куртка и обычная рубашка. И все.

Что могло быть общего между этими людьми? На первый взгляд ничего. Хотя на самом деле они друг другу были нужны. Да, да, все мы кому-то нужны. И нам кто-то нужен. Хотим мы этого или нет.

Соболев, в прошлом незаметный журналист, изгнанный из газеты за безделье, зарабатывал на жизнь строительством дачных каминов. Две недели назад он принял предложение Корбута отделать театральный ресторан. Корбут гарантировал в месяц 700 рублей. «Хотя гарантировать можно только смерть, все остальное зависит от обстоятельств!» – сам же при этом откровенно и пошутил. Очень, кстати, удачно.

Объект находился в центре, в подвале драматического театра, старейшего архитектурного сооружения города. Подвал, десятки лет служивший складом хлама, теперь и должен был превратиться в тот самый островок, о котором с таким жаром говорил Корбут. Дело это Соболеву пришлось по душе.

Тут, конечно, следует сказать о том, что, покончив с журналистикой, Соболев странно переменился. Случилось это неожиданно. Знакомые отметили в нем чрезмерную задумчивость, невесть откуда взявшуюся замкнутость и даже нелюдимость. И это в мужчине средних лет со здоровым интересом к прекрасному полу, в жизнерадостном и остроумном человеке, профессиональном журналисте! Действительно, что-то очень загадочное приключилось с нашим героем.

Однако пролить какой-либо свет на это обстоятельство никому не удалось. Сам же он, когда напивался, говорил о каком-то художнике, который умер в его душе, но которого недавно он встретил в пивной. Художник тот якобы открыл ему глаза на многие темные вещи, после чего сам покончил с собой. Объяснение, согласитесь, не менее темное.

Неудивительно, что странная перемена журналиста показалась странной даже его жене. И она в конце концов согласилась оформить развод. После чего укатила в свой родимый городишко с трехлетним сыном на руках.

Семейную драму Соболев перенес удивительно спокойно, я бы даже сказал, подозрительно легко. Тут же за какую-то плату у каких-то знакомых снял себе келью – вполне приличную двухкомнатную квартиру с телефоном, с удобствами и необходимой утварью. Перевез свои книги, письменный стол, любимый скрипучий диван и еще много всяческих мелочей, с которыми не захотел расстаться.