Эвелин тоже замечала это и пребывала в ярости.

– Ему не следовало здесь появляться, – не сдавалась она. – Он подрабатывал адвокатом до войны, но Лоллипоп сказала мне, что Г. М. не надевал своей мантии вот уже пятнадцать лет; они просто съедят его живьем. Ты только посмотри на него, сидит там, будто пьяный в стельку! Если ему станут действовать на нервы, он обязательно сорвется, и ты прекрасно это знаешь.

Я должен был признать, что Г. М. далеко не безупречный кандидат на роль судебного защитника:

– Если не ошибаюсь, его последнее выступление в суде прошло не очень гладко. Впрочем, я разделяю мнение большинства свидетелей того процесса, что слова «итак, болваны» – не самое удачное обращение к присяжным заседателям. Однако, как ни странно, дело он выиграл.

Пока присяжные произносили свою клятву, в воздухе гудели голоса и скрипели стулья. Эвелин внимательно осмотрела помещение: в нем не осталось ни одного свободного места. На длинном столе солиситоров располагались вещественные доказательства, вложенные в аккуратные конверты или пакеты. Два особенно важных вещдока стояли отдельно, прислоненные к свидетельской кабинке; неподалеку от них застыл судебный стенографист. Затем Эвелин посмотрела на судью Рэнкина, восседавшего на своем месте с отрешенностью йога.

– Судья выглядит… сурово.

– Он и правда суров. Говорят, Рэнкин – один из самых умных людей в Англии.

– В таком случае, если парень виновен… – Эвелин произнесла запрещенное слово и сразу осеклась. – Как думаешь, он это сделал?

В ее голосе появилась вкрадчивая нотка, с которой этот вопрос обычно звучал среди зрителей судебных заседаний. Честно говоря, я считал, что Ансвелл либо виновен, либо сошел с ума, либо и то и другое вместе. Я не сомневался в том, что его повесят. Уж он-то сделал для этого все, что было в его силах. Впрочем, размышлять о его вине было некогда. Последние из присяжных, включая двух женщин, без возражений принесли свои клятвы. Обвинительный акт был снова зачитан. Снова раздались покашливания. Наконец сэр Уолтер Шторм, исполняющий обязанности генерального прокурора, поднялся с места и открыл судебное разбирательство следующими словами:

– Ваша честь… Господа присяжные заседатели….

В воцарившейся тишине его звучный голос будто доносился из глубокого колодца. Вязаная макушка его парика появлялась перед нами всякий раз, как он вскидывал голову. Кажется, на протяжении всего заседания мы увидели его вытянутое лицо лишь один раз, когда он повернулся в нашу сторону, – красное, длинноносое, весьма примечательное на вид. Он был беспристрастен и неумолим, напоминая терпеливого директора школы, выговаривающего глуповатому ученику. Его речь, лишенная каких-либо эмоций, отличалась легкими модуляциями и прекрасной дикцией и походила на монолог театрального актера.

– Ваша честь… Господа присяжные заседатели… – произнес генеральный прокурор. – Подсудимый обвиняется в убийстве. Мой долг обязывает меня рассказать, какой линии будет придерживаться обвинение. Прошу не сомневаться в том, что выступающий в этой роли принимает ее весьма неохотно. Жертва преступления, сотрудник Банка столицы и округов, на протяжении многих лет пользовался всеобщим уважением; позже, если не ошибаюсь, он вошел в совет директоров. Подсудимый – отпрыск благородной семьи, получивший прекрасное образование и владеющий значительным состоянием; фортуна одарила его привилегиями, в которых отказала многим другим. И однако же, вам будут предоставлены факты, которые, без сомнений, указывают на то, что мистер Эйвори Хьюм был жестоко убит стоящим перед вами человеком.