– Я одно время семейному врачу всё жаловался на ноги. Она мне сказала – больше надо бегать! А что ты думаешь, я туда-сюда обувь после починки развожу-привожу? Чтобы движение было. Ну, и клиентам приятно, сервис всё-таки, внимание. С постели встаёшь, хоть и не вставай. А не поддавайся! Как сделаешь эту… «головоломку», так сразу другой человек становишься.

– По полрюмочки, по чуть-чуть? Смотри, перчик плавает, как живой. Пожар местного значения, а не перчик. Глянул, и слюны полон рот. Эта-то крепкая, хохлы делают грамотно. Обычно 35-37 градусов, а эта-то сорок! Пойдём в большую комнату, на диваны-подушки приляжем.

– Раз такое хорошее желание, отступить я не могу! Ты у меня оставил «мерзавчика» недопитого, без тебя попытался – нет! Не идёт, стерва. В одиночку не пошла! Эта-то хорошо пьётся, без напряжения, спазма. Так что пусть там, в Дублине, за нас не волнуются. Живём мы дружно, соблюдаем себя, общий порядок, друг за дружку беспокоимся. Так и передай при случае.

Ну, всё! Наелся, как свин, напился, как гусь! Стол счас на брюхе снесу впереди себя. Такого майора отрастил, пуговка отлетит на портках. Счас надо отдохнуть, жар успокоить после парилки, негу ощутить.

Посмотрел пристально на фотографию правнучки под магнитиком на холодильнике.

– А ты глянь, какие у неё глазоньки! Вот я дождался правнучки! Хорошо!

– Синие глаза, как у тебя, как у жёнки моей. Давай постелю на диване, отдых должен быть полноценный, не как на вокзале. Пусть тело дышит в полный вдох-выдох.

– Ноги накрой, никак не согреть. Уж много лет. Мёрзну и всё! Как в партизаны попал. Всё-таки я хочу спать. А пока ноги не согреются, не усну.

Зять прибирался на кухне, мыл посуду, звякал тихонько. Вода шумела в кране. Под этот лёгкий шум Дед уснул крепко и спокойно.

Сумерки прокрались в комнату. Зять вернулся. Шторы задвинул. Прилёг на соседний, малый диванчик. Ноги поджал.

Часы на полке. Мама подарила на новоселье. Круглые, тёмно-коричневые, циферблат чёрный, цифры и стрелки жёлтые. «Кобзарь» называются, от батарейки работают почти бесшумно.

Каждый год, пока был жив отец, мама старалась приехать в гости.

Однажды вернулся с работы – тихо. Решил, что мама вышла в рощицу берёзовую погулять, а она стоит тихонько за занавеской. И столько грусти и усталости в её позе, хотя с невесткой дружили и рады были этому обоюдно.

– И уезжать не хочется, и остаться невозможно. Отец болеет. – Только и сказала тогда.

А теперь вот он летает в Дублин при всякой возможности, скучает без семьи. И лёта – три часа, вроде немного, а не автобус, не попросишь остановиться, где хочется.

Зять телевизор включил, звук убрал. Лежал на диванчике, смотрел сквозь прищуренные ресницы за сменой кадров на экране. Вполуха бормотание улавливал без внимания.

Рано было идти спать, среди ночи проснёшься, будешь по квартире шастать.

Дед проснулся, глянул на экран, поискал уютное положение, устроился на диване, поправил подушку. Глаза приоткрыл пошире, вернулся к прежним мыслям. Вспоминал, рассказывал отрывисто:

– Маминой сестры муж, дядька, ещё до войны был коммунистом. Сорок второй год. И говорит моему отцу, завтра сбирайся, пойдём в партизаны. В Белоруссию, в Юховичи. И сына забери. А мне ещё только восемнадцатый годок шёл. Назавтра приходит, как штык, тут как тут! Собрались? А что там собираться? Только подпоясаться. Надели, что возможно. Мама кусок мяса отварила. Каждому в сумку положила, и мы пошли. Пришли, а там наро-о-о-ду набрано! Сотни, тысячи, ёхты! Землянки, снуют люди туда-сюда. Топчемся без смысла, оружия-то нету. Полная неясность.