В цеху со мной работала девушка, смоленская. Здесь сошлась с латышом, замуж вышла. Он в советской армии служил, воевал, потом в милиции работал. Она интересней моей была, а мы с ней дружили, так, по работе. С латышками я не знался. Почему? Не знаю, а только вот так. Какие-то они напыщенные, манерные и обидчивые. Не нравились, и всё! Хоть не было к ним враждебности.

Мы в первой смене отработали, она говорит, приходи в общежитие. Пришёл, она меня провела. Дверь открывает, смотрю, сидит молодая девушка за столом. Оказывается, я её видел много раз, заходил по работе. Ну так, заходил, просто. И всё. Присел, на столе цветы. Я их отодвигаю, она к себе, как будто закрывается. Оглядываюсь, подруги и след простыл! Видно, они договорились, прежде чем меня за стол усадить. Приставать там, нахальничать у меня привычки не было. Руки выкручивать – последнее дело. Тут ошибиться нельзя. Женщина! Одна пылинка может всё дело испортить. А летнее время. Тепло, чего дома-то сидеть. Предложил в парк сходить. Ну и пошли. Посидели. Какой же это был парк? В центре какой-то. И она говорит – надо возвращаться, у меня общежитие в одиннадцать часов закрывается. Дверь парадную закроют, и ночуй на улице. Строго было заведено. Хорошо.

День, второй, третий. Нормально встречаемся. Тут осень как-то скоро подошла. Все уже переживают за меня, говорят, что-то ты думаешь? А я у сестры поселился, на углу Карла Маркса и Суворова. Она дворником работала. Я ей ничего не говорю, а уже дом достраивался. В декабре мы расписались. Тёща приехала с Новоржева, сёстры мои обе, с мужьями, подругу пригласили, сводницу. Прямо на Новый год. На Красноармейской выдавали участникам войны специальные талончики продовольственные. В магазин приходишь, колбасы там разные выдают, масло, сахар, жиры, не надо в очереди стоять. Только участникам. Не нравилось мне это ужасно. Народ ворчит, косится на нас. Потом, когда талоны отменили, стало хорошо. Стоишь, как все, не выделяешься, как прыщ на заднице. А тогда там отоварились, стол накрыли. Через год, к осени, дочка родилась. Несколько месяцев у сестры пожили, тесно, но ничего. Потом переехали. Комнату дали. Четырнадцать метров квадратных. Сосед, у него семья, две дочери, восемнадцать квадратных метров. А мы и этому рады! Что ты! Гвоздь в стенку, одежду вешать, диванчик. Так мы дочь растили, и никто нам не помогал. В ясли водили, в садик. На сутки, работа посменная. Летом отпуск. На Гауе был пансионат, сколько раз ездили. В Булдури. Всегда летом давали. Старшая сестра под Елгавой жила, главбухом работала. Участок большой, свиней растила, кур. У нас один выходной, в субботу вечером едем к ней. Дочь на закорки подсажу, от электрички далеко топать. Встаём утром в воскресенье, давай пахать, картошки растить, огород. Зато потом подспорье было: и мяса сестра даст, пласт отвалит, и овощи. Живи! Тока волоки свою ношу, не ленись. А сейчас там электрички уже не ходят – некого стало возить.

– Ты женился-то по любви?

– Нет! Совсем нет! Нравилась, как же без этого. Молодая, чего уж. Женился при небольшом расчёте, а жизнь прожил с ней одной и очень даже этому рад. И никогда слова худого не скажу в её адрес! Вдогонку. Замечательная женщина мне досталась. И что приняла меня такого. Усталого, с войны. Я страшно ей благодарен за это. Что она поняла это, главное, и уважала во мне мужчину.

В какой же момент я это понял? Мог бы придумать, что весна, сырень, соловьи от любви песнями заливаются и с веток падают – а не совру. Я ушёл на войну, у меня не было девушки. И писем не ждал. Не было у меня этого всего. Восемь лет в партизанах, в армии. Так же можно было и в зверя превратиться, в той обстановке. Я вернулся, повезло, не ранили ни разу, хотя лез, не боялся, молодой был, бесшабашный. Потом всё это вернулось, память гнала меня назад, воевать, кричал во сне, ругался страшно и грубо, и всё куда-то бежал, стрелял. Угомон меня не брал. Шёл убивать, взрывал постоянно что-то, в засаде таился. И до-о-о-лго ещё война меня молодого подстерегала. А жена… она обнимет тихонько, и мне не так ужасно просыпаться в разгар той ночной войны. Жена сильная, умная и всё понимала про меня. Тогда я увидел, что она красивая и будет со мной. Глянул однажды – и понял. Успокоился. И стал улыбаться. Как я мог её не уважать? И любить. В конечном итоге.