– Тебе следует уехать как можно дальше. Другого выхода я не вижу.

– Я уже подумывал о том, чтобы завербоваться, – признался Асдрубаль. – Уйду в плавание. Только так люди позабудут о случившемся. Дон Матиас уже стар, и, возможно, душевная боль заберет у него последние силы. Когда он умрет, дела обернутся по-другому… А что сказали жандармы?

– Они не делают выводов. Их дело – разыскать тебя и передать судье, который все и решает.

– А судья что говорит?

– Тоже ничего. Вначале ему нужно встретиться с тобой. Но, как мне кажется, судьи чаще встают на сторону мертвого, а не живого. Ни один мертвец не нуждается в большем наказании, чем то, что он уже понес.

Отец медленно положил свою сильную и тяжелую, словно молот, руку на плечо Асдрубаля, вложив в эту скупую ласку всю нежность, на какую только был способен, а потом покачал головой, отгоняя мрачные мысли.

– Я не знаю, что еще и думать обо всем этом, сынок, – добавил он. – Мое дело рыбачить и приносить в дом деньги, благодаря которым ваша мать могла бы и дальше вести хозяйство, а вы бы окончательно встали на ноги. Все, что касается законов и книг, для меня темный лес.

– Мы должны были слушаться маму и продолжать учебу, – заметил Асдрубаль. – Однако море завладело моей душой, а Себастьян, у которого голова всегда была светлой, не хотел становиться для нас обузой. Теперь уже слишком поздно. Впрочем, тогда никто и представить себе не мог, что ветры нашей жизни окажутся столь сильными и непопутными.

Абелай Пердомо слабо улыбнулся:

– Я тебя с самого детства научил хорошо ставить и опускать паруса и заходить в порт даже при встречном ветре.

– Знаю, отец. Я усвоил все твои уроки. Но море я понимаю лучше людей. В этом деле мы словно плывем над вершинами скал Фамары. Один неточный галс – и мы налетим на утес.

– Святой Марсиал защитит тебя и не позволит случиться еще одному несчастью.

Святой Марсиал, покровитель Лансароте, с давних времен считался наиглавнейшим святым семейства Пердомо Марадентро, представители которого в жизни не переступили порог ни одной церкви и не верили ни во что, кроме собственных сил и удачи. Однако стоило морю разбушеваться не на шутку, рыбе, которая вот-вот уже должна была оказаться на дне лодки, сорваться с крючка, а жаркому ветру, прилетавшему из пустыни, принести с собой облака желтой пыли, от которой задыхался весь остров, Пердомо вспоминали о своем святом покровителе.

Так они и жили: то молились и благодарили святого, то проклинали его – в зависимости от обстоятельств. Однако в последнее время для всех стало очевидно, что святой Марсиал отвернулся от семьи, и сделал это он по собственной воле, словно и его страшило появление в доме такой странной девушки, какой была Айза Пердомо.

– Живет будто и не здесь, – с горечью произнес Абелай, отвечая на вопрос сына. – Кажется, что она не знает, куда приткнуться, или не может избавиться от своих дурных мыслей даже по ночам. Бродит, словно привидение, по дому и даже кусочка хлеба в рот не берет. Но, невзирая ни на что, с каждым днем становится все красивее. От одного только взгляда на нее моя душа наполняется радостью, а сердце – страхом. Не знаю, черт возьми, к чему стремится эта девчонка!

Асдрубаль хитро улыбнулся.

– Ведь это ты ее породил, – сказал он. – Лучше бы ты эту красоту разделил на троих.

Абелай Пердомо легонько толкнул сына в плечо, от чего любой другой свалился бы с ног.

– Хорош же ты был бы с таким задом, как у Айзы! – воскликнул он. – Ох, как бы за тобой бегал корчмарь Арриета!

Если кто-то имел бы возможность посмотреть на дона Матиаса Кинтеро, так ни разу и не вышедшего за стены, окружавшие имение его предков, он бы решил, что тот превратился в мумию. Снедаемый ненавистью, он отказывался от еды, а с тех пор, как лейтенант Альмендрос ушел в свой долгий отпуск, не принимал никого, кроме Дамиана Сентено, который каждый божий день поднимался из Плайа-Бланка, чтобы рассказать патрону о том, как идут дела.