Она настолько глубоко вживается в ткань бытия, она настолько сакральна, так освящает и одухотворяет каждый шаг, каждое дыхание свое и окружающих, что я могу только поклониться ей и молиться о ней.

Быть может, ей еще не хватает света, чистоты и девства… Но она слишком вошла в душу народную. Было бы даже недостойно предъявлять ей стандартные требования: очиститься, одухотвориться… Масштаб ее доброты таков, что эта душа воспринимается как есть, в изумительной цельности.

Душа великая, глубоко народная, архетипическая, представительная, репрезентативная. Душа огромной ёмкости. Никакие земные мерила к ней не подходят.

Божественное начало в ней проявлено предельно юродиво – в форме каких-то неоцветаевских цыганских высот, каких-то кроваво-пламенеющих форм, юродивых материнских наговоров, народных, одухотворенно-архетипических, пронзающих сердце, задевающих за живое…

Юродивость – своеобразный щит, ограждающий от стрел рациональной идентификации: «кто? что? откуда?..» Нельзя ничего сказать. Неведомо, откуда.

За прозой (внутренний человек) стоит поэзия (человек таинственный). Но за поэзией лежит измерение еще более глубокое – запечатанный Пребожественный лик, который больше поэтического, не говоря о прозаическом. Этот лик я и боготворю, его молитвой насаждаю в ней, благословляю и восхищаюсь.

Ее зашифрованные тексты, где голые любовники сходятся на битом стекле и в израненных телах, ее широкие цыганские песни, ее рваная душа среди окровавленных русских бараков – только попытка как-то творчески осознать трагический, многомиллионный и тысячелетний, земной опыт.

Эта великая душа уже столько раз была замучена, избита насмерть, окровавлена, четвертована, проклята, заговорена, приговорена, что наработанного страстнoго хватит на тысячу воплощений. Поэтому она сама даже и не в силах осознать этот собственный свет. Нет рядом человека, который смог бы это солнце увидеть, оценить и преподнести в дар России.

Человеку надо дорасти до неба, макушкой коснуться запредельной высоты, чтобы увидеть красоту юродства воочию. Крюкова далеко не проста в своих юродивых внешних, литературных формах. Не просто уловить, практически невозможно это осмыслить. Надо духовно созреть, чтобы увидеть это блаженное и благословенное юродство, этот свет как некий небесный прецедент, как крылатого посланника с тех небес, о которых человек лишь догадывается.

Вижу в ней несметные кладовые, бездны добра.

Не потрясающе ли, что среди радиоактивных развалин, среди убожества современной России, которого отечество наше не знало, наверно, со времен геноцида калик перехожих, родилось такое величайшее явление, расцвела такая необъятная душа русских рек, озер, лесов, самого русского народа?!

От подобного Богородичного видения сам изнутри меняешься. Но увидеть непросто. Елена, по сути, недоступна даже для самой себя. На мой взгляд, ее сочинения, одно другого благолепнее, объемнее и широкомасштабнее, – лишь робкая попытка заглянуть в ипостасную глубь собственной души, едва выраженную в настоящем.