– А вот насчет разборок нам бы помог человек, вращающийся в криминальных кругах, город не большой – всё и все на виду.

– А то что Абдулгамидов залётный?

– Всё равно.

– С какого перепуга криминальные структуры будут помогать милиции? Вот если у кого осведомитель где есть? Надо озадачить Колобова. Пойдем, холодно уже!

– Какой ты мерзлявый!

– А то.

– Слушай, а пойдем по улице пошляемся, – предложил Чесноков и, увидев, кислую мину на лице Вяземского, добавил: – За одно и выпьем. Да что ты усы-то растопырил, потеплее оденешься, не замёрзнешь.

– Ну, ты даешь, товарищ полковник, ночью в незнакомом городе пить собрался.

– Одевайся…

Почерневший снег, лежащий вокруг, уже не выделял белизны, а только серость, влага от оттепели выдавала в атмосферу туманообразующую массу. Хотя небо было чистым, и видны были печальные глаза неполной луны, ночь была очень тёмной, и одинокие фонари не могли пробить навалившийся на город мрак.

– Ну и погодку выбрал для прогулки.

– Не бурчи, где водка продается?

– Ты что её на улице пить собрался?

– А ты думал, я тебя в ресторан поведу?

– Ладно, алкоголик, пошли. Тянет тебя на экзотику

Они шагали по пустынному скверу. Коренастый крепыш и худощавый доходяга.

– Ой, не кутайся ты, как на лютом морозе, – басил здоровяк.

– А ты вечно без шапки, смотреть холодно. Да и ветер противный.

– Сам ты противный, – делали они друг другу комплименты.

– Вот магазин, а потом куда?

– А куда глаза глядят.

Столь своеобразное времяпровождение всё же прибавляло им настроения.

– Слухай сюда, – икнул Вяземский, ставя на очередную лавочку бутылку, – где мы есть?

– Идём, идём…

Жизнь уже переполнена эмоциями, кого из породы людей в таком состоянии бросало в поэзию, кого в драку, а Вяземского в душещипательные беседы. Мрачное, ещё более суровое лицо Чеснокова, вовсе не указывало на плохое расположение духа полковника, это было его нормальное выражение лица. Он мог в таком состоянии неистово рассмеяться дьявольским басом, а потом резко оборвать смех и снова сделаться суровым.

– Вот бурдюк! – отзывался Вяземский на такие выкидки Чеснокова. – Ты меня перебил, – он придавал колорит своим рассказам жестами рук, вздымая их, то вверх, то вниз как дирижёр, иногда выписывал ими неприличные жесты, сгибая руку в локте. – На чём я остановился?

Образовалась недолгая пауза.

– На чём? Наливай.

– А, будет сделано. Слушай, ты, небось, опять что-нибудь в голове катаешь? Вон смотри, в доме на третьем этаже горит ночник, – он сделал движение ладонью, как будто бы поднимая пушинку к небу, и выдохнул перегар, как бы отправляя пушинку в указанное им окно. – Смотри, видел, штора шевельнулась.

– Ага, от твоего алкоголя.

– Не опошляй. Представляешь девушку, похожую на ангела, с блестящими карими глазами и распалённым лицом, и она целует своего любимого. Ах,… – и в воздух из лёгких снова вырвалась доза восхищения наполовину с парами этилового спирта. – Я поневоле вспоминаю молодость… Любовь… которая выгоняла меня на улицу в весенние ливни, в трескучие морозы и заставляла идти к ней, к ней на встречу. – И он протянул руку вперёд, как бы показывая, где были эти встречи.

– Зато сейчас на улицу тапкам не выгонишь, – как бы вернул на землю вознёсшегося Вяземского Чесноков с невозмутимой миной на лице.

– Ладно, пойдем еще пройдемся.

– А! – махнул на него рукой Вяземский и залпом выпил содержимое пластмассового стакана. – Что ты понимаешь…

В свете ночника её лицо было прекрасно, меняющаяся картинка в телевизоре отражалась переливающимися огоньками в её глазах, она прильнула ухом к его груди, прижав свой кулачок к горячим губам.