Дойти ей не дали.

— Капитан, вы сегодня обворожительны! — на локоть опустилась рука одного из ее младших офицеров.

Дороти удивленно остановилась: чего ее команда никогда не нарушала — так это субординации, и даже будучи в подпитии, джентльмены оставались джентльменами, а тут… Она уже открыла рот, чтобы выговорить офицеру за его бесцеремонность, но тот неожиданно сильно сжал пальцы у нее на предплечье и наклонился, словно рассказывая неприличную шутку, а сам быстро зашептал на ухо:

— Дороти, уходите. Нужно бежать, немедля. Сейчас придут солдаты, и вас...

— Что происходит? — шепнула в ответ она.

— Деньги. Все дело в десяти тысячах. Вас…

— Дороти Вильямс!

Голос, окликнувший ее, был холодным, деловым и к празднику не подходил абсолютно.

Дороти отпустила своего офицера, фальшиво улыбнувшись, и развернулась, разом выпрямляясь и кладя руку на эфес. Роста ей, конечно, это не прибавит, но рапира у нее на поясе висит не для красоты. А к парадному мундиру ее ношение обязательно, так что даже на балу Дороти не была беззащитна.

Окликнувший не ожидал и отшатнулся назад. Он оказался одним из старших офицеров гарнизона, в сопровождении двух десятков солдат и почему-то пятерых местных священников из храмов Солнца и Луны.

— Чем могу быть полезна, господа? — спросила Дороти небрежно.

Офицер сделал еще шаг назад, потом понял, что выглядит глупо, побурел от злости и, решительно задрав подбородок, провозгласил:

— Командор Дороти Вильямс, по приказу командующего гарнизоном и в связи с особым распоряжением губернатора я вынужден вас арестовать.

Бальный шум вокруг исчез, точно кто-то накинул на толпу толстое войлочное одеяло. Все замерли, навострив уши, стараясь не пропустить ни слова.

— И в чем меня обвиняют? — Дороти не пошевелилась, только вопросительно приподняла бровь, но офицер все-таки не выдержал, забегал глазами, словно ища поддержки, и — отступил назад, почти упираясь в своих подчиненных.

— Вы обвиняетесь в использовании колдовства, — торжественно провозгласил он, но под конец фразы голос сорвался на фальцет. — Именем Его Величества.

— Что за бред? Я — дворянка. Да какое право вы имеете…

Дороти настолько изумилась нелепости обвинения, что не сопротивлялась, пока солдаты опасливо сковывали ей руки, и лишь только когда их попытались завести за спину, рванулась, одним легким движением стряхивая с себя и солдат, и порванные цепи. И только спустя миг осознала, что только что показала свою необычайную силу сотне человек разом.

— Имеем, дочь моя, — раздался спокойный голос позади.

Дороти начала поворачиваться, чтобы посмотреть на того, кто это сказал, но тут же поняла, что это ошибка — сбоку что-то мелькнуло и ударило в шею.

Мир перед глазами крутанулся, где-то закричала женщина, потом раздался спокойный голос Филлипса, приказывающий кому-то принести веревки, и стало темно.

5. 5.

Дороти пришла в себя от дурного запаха и тупой боли в основании шеи.

А еще рядом кто-то насвистывал мотивчик “Русалочьей бухты” и так безбожно перевирал ноты, что ломило виски. Хотя, скорее всего, музыкант тут был ни при чем. Просто Дороти никто никогда не бил по голове.

Она потянулась, чтобы ощупать затылок, но поняла, что руки не просто занемели — ее запястья были прочно прикованы грубыми металлическими скобами к замурованным в стену толстенным кольцам. Она дернула, раз-другой, убедилась, что кузнец постарался на славу, и наконец огляделась по сторонам.

Камера была просторной и круглой — видимо, находилась в основании одной из тюремных башен. Почти под самым потолком в узкое окно-бойницу падал яркий лунный свет. Снаружи как раз наступило полнолуние.