В текстах Арьи [Нагарджуны] излагается именно такое объяснение. В этой главе объясняется, что из [скандх – чувственных способностей и т. д.] видения и других чувственных способностей раскрывает (обнаруживает) какого рода я-самость45. Поэтому было бы противоречием, если бы совокупность [скандх], раскрывающая [личность], или ее часть была бы тем, что подлежит раскрытию (обнаружению). Ибо в десятой главе способ, каким скандхи и «я» идентичны либо различны, объясняется посредством аналогии с огнем и топливом. В заключительной главе также говорится46:

Когда говорят, что нет существующего «я»

Помимо схватывания,

Если бы схватывание являлось «я»,

Ваше «я» являлось бы несуществующим47. [ММК XXVII: 5]

1.2.1.2.2. Отбрасывание возражений против этого способа

Кто-то может думать так: «Если «я» и скандхи подобны хозяину и рабам, то разве они не воспринимаются как различные сущности?» Их восприятие как субстанционально разных сущностей не входит в мирскую конвенцию. Иначе, когда у Лхеджина болит рука, а затем он излечивает ее, то не считалось бы, что болен был Лхеджин, и что он излечился. Это подобно тому, что когда Ньербе был болен, а затем выздоравливает, то мы не можем сказать, что Джампа болен и затем излечился, потому что нет соответствующей конвенции. Этот аргумент представляет перефразированный стих из «Мадхьямака-аватары»:

Известно, что в обычной жизни люди, бросив семя, говорят:

«Я породил этого сына»,

И что они думают: «Я посадил это дерево». Следовательно,

Возникновение из другого неприемлемо даже в обыденном смысле [VI: 32].

Как сказано здесь, в то время, когда в повседневной жизни заболевает рука, мы говорим: «Я болен». Даже с мирской точки зрения, эти две вещи – рука и «я» – не являются двумя субстанционально разными сущностями.

Таким образом, когда мы станем искать, помимо простого обозначения именем, ту основу, которая вводит в конвенцию «я»48, то мы не найдем ни сущность, которая была бы идентичной со скандхами, ни сущность, отличную от скандх и т. д. Следовательно, [личность] является просто обозначением «я», которое осуществляется в зависимости от скандх.

Кто-то может размышлять так: «Когда чья-то рука болит и потом выздоравливает, то действует конвенция, в силу которой говорят, что человек был болен и выздоровел. {209} Хотя так говорят, разве в силу действия конвенции та же самая рука не определяется двояко – и как “я”, и как “то, что является моим”?» Такая мысль отражает непонимание смысла мирской конвенции. Ее смысл заключается в том, что когда рука болит и затем выздоравливает, то по [конвенциональному] определению «я» был болен и выздоровел, а не в том, что рука определяется в качестве «я», ибо нет цепляния за мысль «рука – это я». «Я» [Лхеджина,] которое является базисом объективации, не цепляющейся за [то] чувство «Я!», которое не различает «я» во временной последовательности, есть простое я (nga-tsam), пребывающее с безначального времени. «Я» различных индивидов, которые в процессе перерождений принимали тела богов и других живых существ, являются частными случаями этого простого я. То «я», за которое Лхеджин цеплялся, воспринимая, как отдельный, атман в каждой из своих жизней, когда говорил: «Я!», есть частный случай простого «я»49 в каждой из жизней. Точно так же как самость объекта50 следует познать также и субъектное цепляние за «я»51 – как имеющее [определенный] способ цепляния – индивидуально различающий или не различающий.

Если искать объект обозначения52 «я» как такого рода самость, которая не является просто условным обозначением, то такую самость (