– Кстати, на следующей неделе финансовый вопрос будет окончательно закрыт. Я продаю обе квартиры. Ну и кое-какие сбережения имеются. Пока не знаю, сколько времени и денег уйдет на восстановление, но это тоже решаемый вопрос…

Птицын оставил в покое кружку, посмотрел на девушку и решительно спросил: «Ты поедешь со мной в Израиль? На операцию».

Напуская излишней строгости в интонациях, Птицын выглядел неестественно и комично, эдакий капризный ребенок, задумавший всеми способами добиться желаемого. Растрепанные отросшие волосы, пиджак на размер больше, ни с чем не сочетающаяся дурацкая желтая футболка под ним – настоящий чудак. Но в этом было нечто трогательное. По-детски трогательное, наивное и доброе. А Люся – единственная, кто разглядела это в сорокалетнем чудаке. Когда они были вместе, он был таким же. Всегда был.

– Поеду, – выдохнула девушка, – поеду.

Самолет набирал скорость. В ожидании взлета Птицын зажмурил глаза и вцепился в подлокотники. Люся, не глядя, листала на коленях бортовой журнал. Они оба плохо переносили перелеты, нервничали в самом начале – в момент, когда судно отрывалось от земли и, казалось, зависало в воздухе. Почему-то первой всегда приходила мысль, что вот сейчас должно произойти что-то страшное, что многотонный транспорт не преодолеет силы притяжения. Раньше они держались за руки. «Почему бы и нет?» – подумала Люся и взяла за руку Птицына. Тот вздрогнул и больше никак не отреагировал. Самолет оторвался от асфальта полосы и приступил к маневру. Какому, никто из них не хотел знать. Люся тоже закрыла глаза: «Я хотя бы не одна».

Табличка «Пристегните ремни» погасла. Защелкали замки, по салону в сторону хвоста пополз шорох. Из-под изогнутой брови Птицын взглянул на замок их сцепленных пальцев. С многозначительной ухмылкой посмотрел на Люсю. Неловкий эпизод смутил девушку, она убрала руку, теряясь в догадках, что означала эта его дурацкая улыбка. В ней был и детский восторг, и похоть. Птицын ничуть не смутился:

– Чтобы ты не думала, будто я конченый эгоист, я кое-что оставил для тебя. Дома. Когда вернемся, или вернешься, или не вернемся. На счет последнего, конечно, шучу, – по-мальчишески гоготнул Птицын.

– Это ни к чему, ты же знаешь…

– Нет, это долг, который хочу отдать тебе. За твое время, за помощь, за то, что столько лет ты возишься со мной будто с ребенком.

– Скажешь тоже, – отмахнулась Люся, – и не нужно ничего, все у меня есть.

– Машина и дача. Все это станет твоим, как только вернемся. Будут готовы документы. Пусть, наконец, будет по совести. Ты заслужила. Распоряжайся ими как захочешь. Захочешь – живи и катайся сама, решишь продать – продавай. Я ведь знаю, как у тебя с финансами, и очень хочу помочь. Хочу, чтобы ты решила хотя бы часть своих затруднений. Места там хорошие: и лес, и озеро, и тишина вокруг. Да что рассказывать, мы провели вместе там не одно лето. Грустно будет, конечно… – уголки его губ вдруг опустились, глаза уставились в одну точку – большую черную пуговицу на клетчатой юбке девушки.

Люся не нашла слов для ответа. Она в самом деле никогда не думала ни о чем таком. Даже при разводе, когда могла разорить Птицына. Но тогда она сказала «не нужно», потому что хотела, чтобы все скорей закончилось, чтобы не было «крови». «Не нужно» говорила и сейчас, ведь ничего не изменилось, она не стала кем-то другим.

– Мне приснилось после той нашей встречи, что ты решил сделать какую-то пластическую операцию. Мы прилетели в клинику, где тебе пришили плавники, превратили в дельфина. Господи, такой бред! Я ждала твоей выписки, а оказалось, что ты уже давно уплыл в океан, – девушка попробовала сменить неудобную тему.