– Государь православный, надежа, попытай и меня, – выкликнул он, – я тоже зрить здоров – версты не доезжая, в монастырском стаде всех бычков и телочек сочту!

– Если так, – посуровел царь, – глянь мне в даль: какие звери ходят в Африке?

Отрепьев ясно помнил, как срезался сам на животном мире Индии – мактиторах и саламандрах, и приготовился хохотать сам.

Архимандрит сощурился изо всех сил и стал читать по «Индикополóву», раскрытому тайно товарищем за спиной царя:

– По Африке идет… «единорог, таков есть утварью яко кобыла, имат един рог, иже есть четырех ступеней, есть светел и сечет как меч. И вельми то животное грозно есть: всех противящихся ему истязает рогом своим…»

Архимандрит прервался – проморгаться и перевести дыхание, и сразу услыхал хихикающих умников.

– Нет, это ты, свят отец, пальцем в небо, а там одно поветрие побасенное! Нет в свете сих существ с благородным передним рогом! Им и не бывать ни «ныне и присно», ни всегда!..

Разумного царя кто-то уверенно потрогал склоненным челом за рукав – это епископ Игнатий все был рядом, выпрямился, улыбался:

– А вот и есть, мила надежа-государь! Зверь-носорог пасется в Африке – бычун! Правду мой брат молвил.

Бучинский и полуполковник Иваницкий подтвердили нехотя реальность зверя.

Архимандрит благодарно взглянул на Игнатия и приосанился.

– Хорошо, продолжай – еще кто там водится? – указал ему уже серьезно царь. – Да не заглядывай за плечи мне – там наш север, а не африканский юг. Не труди глазки, сокол, – по чести, памяти теперь ответствуй.

Игумен порозовел, зажмурился уже для памяти:

– Тамо же есть… в воде глисты… сиречь черви, имеющие две руци, аки человеки… есть длиной в сажень и в локоть, толь сильны – елефанта поймая, влечет в воду и истлевает!

Отрепьев собрался захохотать, а Игнатий опять тронул его:

– И таковые на плаву. Это же аллигаторы.

– А у вас в Рязани и грибы с глазами есть? – не сдержался царь, тише добавил Игнатию только, – што ты дури норовишь? Сам не желаешь в патриархи?

– Ох, желаю! – признался в бороде Игнатий. – Но вот я, батюшка, шепну тебе, только худом уж меня не вспоминай: всяк остросмыслый муж суть алхимист душ человеческих, то есть он ищет способов – врагов в друзей чудесно обращать, как говна в золотинки.

Минуло дня три с того утра, как Священным собором был избран патриархом всей Руси ахеянин Игнатий – и восхищение царя бесценной залежью познаний и филигранной отточкой суждений нового владыки возросло самое меньшее втрое. Но вместе с восторгом прибывала и неясная тревога, несильная, но увлекающая – как костное нытье. Не успевшие преобразиться в друзей, недоброжелатели Игнатия рассказали царю, что грек страстно пьет.

– Нет, с этим все! – сразу ответил Игнатий на грустный вопрос Дмитрия. – В епископах попивал, греха не потаю, а ноне – нет и нет!.. Да почему лопал прежде? Знал: тутошние отцы выше епископа все одно эллину не дадут подняться, sed alia tempora теперь, совсем другая fata!..

– Смотри, Игнат, – покачал царь головой, – опять не заскучай. Ведь выше патриарха я тебе дать росту тоже не смогу. Разве что, когда Европу покорю, на место папы римского?

– Не заскучаю, даже не тревожься, Мить, – успокаивал патриарх. – То я во мгле рязанской прозябал, а ныне ежесуточно вкушаю просвещенную беседу моего царя, либо его свободных разумением ксендзов, полковников и капитанов!

Отрепьев подумал, что общение с польскими капитанами тоже не самый прямой путь к благочестию и трезвости и намекнул о том Игнатию.

– Мы ж сорокалетних бочек меда не касаемся, – оправдался свободно Игнатий, – так, цедим фряжское или романское…