Лицо Григория Павловича казалось совсем белым на фоне синей стены. Шурочка подумала, если бы в кафе не было воздуха, пустоты, то голова антрепренера слиплась бы с обоями, стала неразличима на их фоне. Также и приглушенные голоса беседующих посетителей проступали и делались слышимыми именно на контрасте с не-звуками, с тишиной.

– Моя методика пока только здесь. – Григорий Павлович постучал двумя пальцами себе по виску. – Хочу ее проверить и запатентовать. Я договорился уже с театром. Почти собрал труппу.

– Достойно уважения. Я так пока не преуспела в своей карьере…

– Я потому вам и позвонил – решил помочь, – продолжил Григорий Павлович. – Считаю, Тамара Аркадьевна была к вам несправедлива. Я вижу, вы талантливы, вы особенная, как я уже говорил. Поэтому приглашаю вас стать артисткой моей экспериментальной труппы!

Шурочкино сердце заколотилось в унисон со стаканами, которые принес на подносе трясущимися руками Аристарх. Он осторожно вытащил из-под жестяного круга одну шершавую пятерню. Но конструкция все равно зашаталась. Кисель пролился и на столик, и на его белоснежный фартук, и на дощатый пол.

Кружевные занавески и медная утварь вегетарианского кафе висели на прежних местах. Но привычный мир вокруг Шурочки неуловимо сдвинулся. Ее раздосадовало, правда, что столь торжественный момент утонул в вязком басе Аристарха. Он горько извинялся и все настаивал, что принесет новый кисель из ревеня за собственный счет, хотя никто и не думал ему возражать.

Пришел уборщик, смахнул тряпкой, смоченной в щелоке, кисель с пола и хотел уже уходить, но Аристарх его вернул. Поставил на столик два новых полных стакана, тяжело опустился на колени и заставил уборщика рассматривать доски, между которыми затекло немного ревеневого напитка. Половой тоже встал на карачки и, шепотом браня Аристарха по матери, принялся колупать ножом в щелях.

Шурочка не понимала, почему возиться тут и вонять щелоком нужно именно сейчас. Зато Григорий Павлович уже не казался таким поверхностным, как на первый взгляд – в отличие от большинства приземленных людей он-то увидел, что она особенная, талантливая. Даже усы и аметистовая булавка выглядели теперь вполне годными. Функцию свою они же выполняли: выделяли его среди других молодых мужчин обыкновенной внешности – с карими глазами и темными волосами. Шурочка задышала мельче и чаще, потому что ей вдруг нестерпимо захотелось распознать все ноты его одеколона. Низкие были особенно приятны, но их-то щелок и забивал сильнее всего. Григорий Павлович надушил усы в том числе и для Шурочки, поэтому нюхать его было вдвойне неприлично. Мысль ее позабавила. Она пошевелила упревшими в перчатках пальцами и впервые за весь обед улыбнулась.

– А вдруг вы опасный человек и мне надо вас бояться?

– А вдруг Станиславский просто мне завидует? Мой эксперимент докажет, что его система не так уж гениальна.

– Репертуар уже выбрали?

– Нашей визитной карточкой станет чеховская «Чайка». Будем ставить и другие спектакли. Но мою методику думаю отрабатывать прежде всего на «Чайке». Принесла же она славу Станиславскому. Значит, принесет и нам. Идите ко мне в труппу – попробуйте.

Шурочка отпила киселя. Он оказался горьким и слишком густым, и ей захотелось, чтобы Григорий Павлович еще раз заглянул к ней в душу, увидел там красоту и озвучил это.

– А зачем я вам нужна? Желание у меня большое, но я совсем без опыта.

– Двоих членов себе в труппу я нашел через театральное агентство Разсохиной, где вчера имел честь познакомиться и с вами. Они простого происхождения. И это естественно для актерской профессии. Но вы дворянка, человек более тонкой душевной организации, что для современной актрисы – большая редкость. По моим расчетам, на вас моя метода должна воздействовать сильнее. Хочу проверить. Предлагаю вам сразу и главную роль, и гонорар, и обучение.