Шурочка сорвала перчатки и принялась расчесывать кожу между пальцами. Луна была полной, и в ее свете как снег заблестело облачко крошечных хлопьев отмершей кожи.

– Смотрите! Могут быть разве у артистки такие руки? Страшно вам? А я боюсь! Не хочу выбирать. Вы еще не поняли, какая я трусиха?

– Напротив, я считаю вас очень смелой. – Григорий Павлович взял Шурочку за расчесанные руки. – Ваша аллергия – ерунда. Знаменитая актриса Полина Стрепетова вообще была горбатой, но никто этого не замечал. Но вы правда верите, что все само как-нибудь решится? Это же иллюзия, ошибка. Думая, что ничего не выбираете, вы выбираете все равно – а именно путь амебы. Это ваше право. Выйдете замуж, родите детей, воспитаете их хорошими и бесхребетными людьми по собственному образцу.

Шурочка благодарно сжала руки Григория Павловича, но ответила с горечью:

– Как жаль, что вы меня все-таки не поняли.

Она натянула перчатки и махнула извозчику. Села в пролетку и пожелала антрепренеру успешных гастролей. Лошади пошли шагом, а Шурочка еще долго смотрела на отдалявшегося Григория Павловича и мысленно прощалась с ним навеки.

– Фу! Это еще что? – фыркнула Шурочка.

Отец только что вернулся домой, через час после Шурочки. Было уже совсем поздно. Не раздеваясь, он извлек из модной кожаной сумки что-то странное, похожее на медузу. Поднес вещь к светильнику и стал мять ее, играя с блеклыми тенями, которые она отбрасывала на стену.

Статский советник Николай Васильевич Алексеев во всякое время суток и любую погоду выглядел безукоризненно, несмотря на вдовство. Но Шурочка сразу заметила, что отец не просто устал. Его лихорадило – глаза блестели, он поминутно прикладывал к натертому носу насквозь уже влажный шелковый платок. Впрочем, советовать померить температуру, сказаться больным и не бывать пару дней в присутствии, полежать дома – было не только лишено смысла, но и опасно. Николай Васильевич часто пренебрегал недомоганиями. Ненавидел, когда ему о них напоминали. Никогда не соглашался поберечь себя. Он переставал ходить в свое любимое министерство, только если лежал уже в бреду с температурой 40. Но такое случилось лишь однажды.

Шурочка решила не ссориться и сделала вид, что не заметила отцовского состояния. Зато пока она рассматривала принесенную им полупрозрачную штуку, Николай Васильевич с подозрением изучал ее саму. Не просто изучал – принюхивался. Длинные вислые усы слегка шевелились как щупальца. Должно быть, ее одежда пропахла табаком на вечере у Григория Павловича – она совсем забыла переодеться. Шурочка решила: если папа что-нибудь спросит, тогда и она скажет по поводу его заложенного носа. Свалит все на то, что он чувствует запахи искаженно.

Но Николай Васильевич не поинтересовался, как ее дела и чем воняет. Он полностью увлекся тем, что принес с работы.

– Новейшее изобретение! Французы сейчас запускают в массовое производство. Можешь потрогать, но предельно осторожно. Этот экземпляр у нас один на все министерство, – сказал он.

Шурочка аккуратно взяла странную штуку. Та оказалась совсем не противной – даже не холодной. Почти невесомой.

– Сушеная медуза?

Отец расхохотался. У них с дочерью никогда не клеились задушевные разговоры, но о последних технологиях они могли говорить часами. Это было их тайным убежищем в мире одиночества, сносной заменой настоящей близости.

– Разверни, посмотри. Материал называется целлофан. Очень прочный и водонепроницаемый! Хоть компот туда налей – не протечет. Когда у нас установится повсеместное его использование, мусора станет заметно меньше! Природа нам только спасибо скажет.