Такая махина для плавучей железяги была откровенно громоздкой, и автобус с трудом вполз на паром, который, медленно разворачиваясь, тяжело отчалил к противоположному берегу по-прежнему блескучей Оки. Выбраться на сухое место оказалось ещё сложнее: паромный борт был выше отмели, и низко посадочный автобус долго мучился, приноравливаясь удобнее осчастливить сушу своим присутствием.

Всё же он каким-то макаром выполз на землю и, газанув, неуклюже попытался взлететь в горку, на самый верх. Но его задние колеса, подпрыгнув на невидимом камне, осели на месте, и движение прекратилось. А под самой машиной что-то ощутимо хрустнуло. Оба водителя мигом оказались под днищем транспорта, откуда вылезли не сразу, имея грустный вид, а один из них даже безнадёжно качнул головой. Стало понятно, что объявлен незапланированный и, наверное, далеко не краткосрочный привал.

Паломники не проявили ни малейших признаков тревоги. Все не спеша спустились к широченному речному берегу и стали степенно располагаться на отдых: под радующим всё так же солнцем расстилали на траве разномастные одеяла или раскидывали что-то из верхней одежды.

На пару с Саней Глебовым пристроился говорливый доктор, а рядом, куда денешься, случился и «царь», для которого по-прежнему ничего вокруг не существовало, живой ли хоть сам? Подложив под голову руки, он неподвижно и, похоже, вовсе неморгаемо щурился в высоченно-бездонное небо: кого-то ждал оттуда, что ли? Но через какое-то время и ему, как всем окружающим, захотелось пить: достав термос, он налил уже в чашечку, но, подумав, из недр пакета извлёк ещё одну и тоже наполнил чаем.

После предложил доктору, а когда тот за милую душу выдул чай, то же самое сделал и для автобусного соседа. И снова фортуна тому благоприятствовала: передавая пластмассовую чашечку, «царь» неуклюже задел свою, кувырнув её в траву-мураву. И пока он растерянно оглядывался, осмысляя происшедшее, Глебов, как в тумане, и успел сделать своё чёрное дело: молниеносно выхватив таблетку, сунул её в чашку, и та, на глазах расплескиваясь, вдруг заходила ходуном.

А Саня тем временем с ужасом осознал, что не только не способен джентльменски предложить отравленный напиток соседу, но даже не в состоянии управлять своими действиями. Но это стало не последним испытанием: под рукой, держащей чашку, что-то внезапно прошуршало в траве. Поди, разберись, что было: может, змейка какая случилась. Такого неопытный соглядатай не выдержал, и у этой посудины содержимое тоже оказалось на воле. По времени это дело заняло не дольше воробьиного скока на земле. Поэтому никто и не сообразил ничего, только все лишились чая.

Тогда Глебову оставалось будто бы виновато пожать плечами и, в два приёма раздевшись, сразу бухнуться в спасительную водную стихию, в сторонку от барахтающихся у берега автобусников.

«Ну и накосячил! – палило в раскалённой головушке. – Совсем дурака включил: чуть мужика не угробил!» В эти минуты он, как на духу, мог поклясться, что и в мыслях подобного не было: всё произошло помимо его самого, необъяснимо и безотчётно, неуправляемо.

И, осознавая возможные последствия происшедшего, Саня Глебов, едва не подвывая, изо всех сил намахивал сажёнками, желая лишь забыться и никогда не вспоминать чудом не случившейся прибрежной беды. И именно в эти страдательные минуты кто-то вдруг неудержимо сильный схватил его из-под воды за ноги и стремительно потянул вниз, на самое дно.

Сначала Глебов, растерявшись, безвольно пошёл в означенном направлении, прихватив приокской водицы и вытаращив глаза, – моментально перехватило дыхание. После напрягся, пытаясь вырваться из невидимого чудовищного плена, но снизу держали крепко, даже не двинуться. Тогда, раз-другой дёрнувшись, он неудержимо, наподобие маленького, и заверещал, выкрикивая одно-единственное, традиционное в таких случаях слово-олово.