Когда выкатили на перевал, караван уже был в панике: верблюды то сбирались в кучки, то расходились, а конники метались около по красной лысине.
Я обернулся и увидел, как к перевалу тяжело бежал с «джонсонкой» начальник в кальсонах, без фуражки, спотыкаясь и закладывая в ружье патрон.
– Вперёд! – крикнул Баймуханов и, подняв винтовку, рванулся к красной лысине.
Что за чудеса!.. На верблюдах – домашний скарб, женщины в белых паранджах, ребятишки… Верховые слезают с коней, пешие становятся на колени.
Оказалось, что это мирный большой аул, перекочевывавший с Чу на Кзыл-Карган. Он пострадал в горах Аиртау, синевших на горизонте за южной рамкой карты. Бандиты отняли скотину, оставив верблюдов и четырёх коней как средства передвижения и трёх коз – на молоко детишкам. Казахи приняли нас за бандитов, а Баймуханова – за Баранкула и собирались умолять не отнимать последнюю скотину.
Мы раздали ребятишкам остатки баурсаков, угостили мужчин папиросами, насваем и, распростившись, повернули к остроконечной высокой сопке Кара-Чеку на Ташкентско-Акмолинском тракте.
21 августа
Вот мы и на Джаман Сарысу – Плохой Сарысу. Вода здесь действительно худая, и мы сдабриваем чай клюквенным экстрактом – чай, который пьем без сахара уже восемь дней, потому что начальник не даёт, да ещё делает вид, будто ничего особенного не случилось.
Притащились в полдень, не закончив съёмку сектора: осталось пустынное пространство от Картабая до Сарысу на севере и до Джаман-Шоуля на востоке – почти весь Шоуль-Адыр до тухлого колодца, который обнаружил Баймуханов. Прошли по Картабаю, потом повели маршрут через сопки Ирек, Сопы, Караджал и от сухого русла Талды-Эспе повернули к коническим могилам Аманбая на Сарысу. В полуверсте от них по течению реки раскинули палатки.
Мы похудели и оборвались. Начальник отправляется в маршрут в кальсонах не из-за одной жары, но и потому, что шаровары в дырах. Хотя стесняться как будто некого – пустыня. Но всё же при встрече с Баранкулом надо бы держать фасон. Горные ботинки, которым, казалось, не будет сноса, сдали. Баймуханов скрепляет их гвоздями, проволокой и сыромятными ремнями от конской сбруи.
Больше всего досталось транспорту. Колеса на телеге с коробом поразболтались. Перед дорогой мы замачивали их в роднике, перекрутив спицы в несколько рядов веревками. Ссадины на конях не заживают, кровоточат, гноятся.
Вчера уже питались сушеной воблой да затирухой, потому что поначалу закладывали в котел двойную порцию баранины.
За шесть дней набралось так много камней, что пришлось трудиться над приведением их в порядок до потемок. После ужина начальник приказал проявить накопившиеся негативы. Вот так отдых! Я испытывал крайнюю усталость, когда разводил химикалии, разложив походную фотолабораторию на вьючном ящике, прикрытом топографическим планшетом. Напротив, на походной койке похрапывал начальник, а во второй палатке, рядом, лилась беседа Джуматая с Баймухановым.
Я укрепил свечу в фонарь, задвинул красное стекло и только приготовился окунуть негатив в кювету с проявителем, как за палаткой чиркнули спичкой и послышался сердитый голос Баймуханова. Мне показалось, что на стенке входа, освещенной тусклым красным светом, шевельнулась уродливая тень, а по коробке негативов поползло живое существо. Я потянул коробку к фонарю и в этот миг в кювету шлепнулся длинноногий волосатый паучище.
Знобящий холодок испуга и отвращения откинул меня назад. И все полетело к черту: фонарь, растворы, стекла… Вероятно, я толкнул коленями планшет.
– Кто там? – встревожился проснувшийся начальник.