– И все-таки что со мной? – повторил он.

Эрик снова помолчал, размышляя. Потом повернулся к Вигдис:

– Поспала бы ты. Двое суток без сна.

– Я не хочу домой.

– И незачем. Оставайся, найдем тебе комнату.

Он жил тут же, при лечебнице, в нескольких комнатах на втором этаже.

– Ингрид постелет, поболтаете, выпьете – тебе надо бы выпить, а то и напиться. Да и поздновато уже одной по городу шляться.

– Правда, отоспись, – сказал Гуннар. – В своей постели, наверное, лучше. До дома недалеко.

Выдумает тоже, «одной поздновато». Тому, кто попробует покуситься на честь или кошелек Вигдис, Гуннар не завидовал. И нечего тут…

Эрик ухмыльнулся.

– Я сегодня в любом случае спать не собирался, работы много. А даже если бы и собирался, после… гм, словом, меня и на одну женщину не хватит, не то что на двоих.

Вигдис выругалась.

– Как же вы меня оба утомили. Один – своей глупой ревностью, второй – дурацкими шуточками, мать вашу так и разэтак.

– Матушку мою не трогай, она женщина приличная, – хмыкнул Эрик. – А если хочешь знать, что там с Гуннаром, спросишь у него самого утром.

– Я хочу знать сейчас.

– Гуннар большой мальчик, сам решит, что рассказать, а что не надо. Передать Ингрид, что у нас гости, или домой пойдешь, пока не стемнело и всех хватать не начали?

Как и другие города, Белокамень после наступления темноты пустел, а проходящая стража уводила в тюрьму до утра любого, кого застанет на улицах. Честные люди по ночам дома сидят, только тати бродят, а им в темнице самое место. Поговаривали, что в столице, с ее университетом и толпой одаренных у трона, это правило касалось только простолюдинов, но в Белокамне почтенные купцы о порядке заботились всерьез, и стража не особо разбирала, одаренный, благородный или простолюдин – уводили всех. Начнешь норов казать и буянить – вместо ночи за решеткой просидишь неделю, а то и две, да еще пеню в пользу города заплатишь. Здесь в стражу брали и одаренных: один патруль не скрутит, другие на шум прибегут. Впрочем, те, кто поумнее, не буянили, а договаривались, люди – они и в страже люди.

– В бордель пойду, – фыркнула Вигдис. – Напьюсь, побью посуду, покусаю цепного кобеля и оприходую все, что не успеет убежать.

– Квартал не сожги. Пойдем, провожу, мало ли…

– Обойдусь.

– Нет. Ты не можешь сейчас плести.

Плести одаренный не может, только если истощен до крайности. Твою ж…

– Ты тоже не можешь.

– Вигдис, – окликнул Гуннар, протягивая руку. Да что такое, будто в кандалах.

Она протянула руку навстречу, и Гуннар заметил пятна крови на манжете. На рану не походило, больше смахивало на то, что она стерла несколько капель рукавом. Когда одаренный подходит к краю возможностей, носом идет кровь, давая знать, что пора остановиться. Если продолжает упорствовать – кровь идет горлом. Дальше – потеря сознания и, возможно, смерть.

– Чем бы это ни кончилось, – сказал Гуннар, глядя ей в глаза. – Спасибо. Я знаю, что ты сделала все, что могла.

Она сухо всхлипнула, подаваясь навстречу. Ткнулась лбом в плечо.

– Из-за меня…

Гуннар погладил ее по волосам.

– Нет. Из-за меня. Я сделал то, что считал нужным.

Она выпрямилась, снова провела рукавом по глазам.

– Иди домой, отдохни.

Она растерянно кивнула. Эрик опять обнял ее за плечи, выводя из комнаты.

– Все будет хорошо.

– Врешь.

Гуннару было все прекрасно слышно из-за неплотно прикрытой двери.

– Привираю. Я пошлю за тобой, если станет хуже, но, думаю, не сегодня ночью. Дать тебе с собой маковой настойки?

– Да я и так усну мертвым сном, едва голову до подушки донеся, – невесело усмехнулась она.

– Тогда я пошлю охранника проводить. И не спорь.