– Не сказал бы.

– А вот мне снится. Странно, что у меня такой же комплекс, как и у вас. Как только сегодня утром я заметил на карте этот мыс Крув, я подумал: это именно то, что я так долго искал! А когда увидел его воочию, то чуть не закричал. Я редко вижу сны, но уж когда вижу – то почти всегда это место. Странно, не правда ли?

Мистер Макканн был тронут его доверительным тоном и этим внезапным проявлением романтизма.

– Может быть, это вы влюблены, – смело заметил он.

– Я не подвержен обычным сантиментам, – возразил поэт. – Такое объяснение подходит вашему случаю, а не моему. В глубине же моего личного комплекса наверняка скрыто что-то ужасное – какое-то мрачное старинное преступление, вопиющее к нам из глубины веков. Видите ли, это место вызывает у меня не восторг, а страх!

По мнению Диксона, в постепенно открывающемся перед ними ландшафте не было ровно ничего страшного. Впереди, между березок и кустов рябины уже была видна деревенская околица. Дорога перед ними перешла в зеленеющий общинный луг, на котором паслись коровы и овцы. Вересковые кусты почти исчезли, а вдалеке, где в низине текла речушка, был виден костер и какие-то силуэты рядом с ним. Мистеру Херитиджу они не понравились.

– Они что, сбежали из ада, или это бойскауты? – пробормотал он. – Терпеть их не могу! Они только оскверняют собой природу. И почему только «публикус вульгарис» не в состоянии держаться подальше от подобного райского местечка?

Диксон, более демократичный и не находивший ничего неприемлемого в обществе других отдыхающих, уже обдумывал, как бы дать Херитиджу суровую отповедь, как тон мистера Поэта вдруг изменился:

– О боги, что за милейшая деревня! – воскликнул тот, устремляясь вперед.

Действительно, деревенька была очень живописной: в ней насчитывалось не более дюжины побеленных домиков, прятавшихся в маленьких садах, усыпанных желтофиолью, нарциссами и прочими ранними цветами. Дома группировались вокруг треугольной площади, где среди зеленой травы был виден старинный водяной насос. Не имелось ни здания школы, ни колокольни церкви, отсутствовала даже почта – ее заменял красный почтовый ящик на одном из коттеджей. За деревней начинался огороженный высокой стеной парк – там была уже территория поместья; а справа от нее, чуть дальше по дороге стояло двухэтажное здание с надписью «Таверна Крув».

– Наконец-то я нашел деревеньку моей мечты! – сообщил Диксону поэт, сделавшись вдруг донельзя лиричным. – Никаких тебе признаков капитализма или опиума для народа! Ни магазина, ни церкви, ни школы, ни какого-нибудь вам чертова променада с купальней для шикарной публики! Ничего, кроме этих божественных домиков да старого трактира! Канкан, я вас предупреждаю: я собираюсь немедленно отправиться туда и выпить целый чертов чайник их чая.

И он провозгласил нараспев:

«Услышишь песню ты, которой боги

Не слышали, но дай певцу бокал и подожди,

Пока не утолит он жажду. Ведь поэты,

Кузнечики и соловьи тогда поют,

Когда их горло влажно!»

Диксону тоже очень хотелось чаю. Но по мере их приближения к трактиру тот постепенно утрачивал свою привлекательность: вблизи стало заметно, что мощеный двор зарос сорняками, стекло в одном окне было разбито, а многие ставни висели криво. Сад представлял собой засохшую пустыню, а крыльцо явно уже много недель не мыли. Но у этой гостиницы имелся хозяин – он издалека заметил новых гостей и сейчас ожидал их у порога, чтобы поприветствовать.

Это был рослый здоровяк в рубашке с закатанными рукавами, бриджах до колен и в тяжелых сапогах пахаря; толстые икры его были частично прикрыты вязаными носками. Лицо трактирщика было широким и грубым, шея толстой, а подбородок давно требовал бритвы. Это был типаж, хорошо известный людям со знанием света: не книжный трактирщик, воспитанный и утонченный, а такой персонаж, которого с недавних пор можно отыскать не только в лондонском Сити и Палате общин, но даже и в Палате лордов. Среди руководства Лейбористской партии он тоже не редок; словом, его можно охарактеризовать как Лицензированного Поставщика Выпивки.