Если долго смотреть на степь – тихую, замершую в утренней неге, – то она становится похожей на море. Большое море, упирающееся в горизонт… Я смотрела на степное море, а на берегу моря сидел далёкий и любимый человек, который в своей медитации водную стихию превращал в степь. И казалось, мы слышим один и тот же бриз, похожий на трепет.

А потом я собирала цикорий на лугах, набивая карманы едва проснувшимися сиреневыми цветками. Крутила скрипящие педали велосипеда, поднимаясь на песчаный бугор, и выехала прямо к стаду коров, с которым лихо управлялся молодцеватый бодрый пастух; и он отвесил мне приветствие с привкусом мёда: «Откуда ты, степная фея?» Я навела на него объектив фотоаппарата, он застеснялся, я пробормотала подбадривающее, мол, выглядишь, как настоящий герой, шёпотом добавляя «не моего романа», а мужик у палисадника крикнул: «Ну усё, теперь тебя в раённой газете напечатают».

Добравшись до дома, заварила чай из цикория. Было так хорошо сидеть на скамейке с ароматной чашкой, попивая слегка горький цветок и отогревая в нежных лучах солнца заледеневшие от утренней росы ноги… Спал Дом, закрыв глаза-окошки ставенками. А в Доме безмятежно спали дети. Только отец не спал, он во дворе точил косу (моему уху так приятна эта мелодия!), чтобы поехать на луга: сенокос! И теперь я осознаю, что это была охота не на туманы, а на моменты счастья.

В Большом Морце и округе нашествие бобров. Некоторые мужики завязали с водкой, пробудили в себе охотников и перешли на здоровый образ жизни и бобровый иммунитет – говорят, что это «древняя виагра», даже круче и полезнее, потому что сохраняет молодость; когда-то склянка целебной жидкости стоила как три коровы. А бобр – это и мясо, и напиток, хоть и противный, но полезный, и мех.

Охотиться на бобра я не собиралась. Возвращались от источника святой Параскевы, увидела, как около насыпной плотины плещется рыба: руками можно собирать. В общем, попросила я брата Ивана остановиться, выпрыгнула из машины и скатилась по рыхлой земле прямо к мелководью. Смотрю – кто-то тут до меня рыбу ловил… и даже понадкусывал… Только я потянулась к живой рыбе, ухватила одну, как Ванька закричит: «Ленка, уходи оттуда, там бобр!» Ну, а я-то что, наоборот, мне интересно: бобрик же – это маленькая, очень миленькая пушистая зверушка, по моему представлению. Я рванула к зарослям, туда, где шуршание… И! И! И! Не-е-ет! Нет! Бобр – это н-н-не-е-е маленькая и миленькая зверушка! Он большой, как свинья! Он… страшный! Стоит, рыбину в зубах зажал, смотрит на меня удивлённо, а я заворожённо – на него, тоже свою рыбину зажала, в руках… В общем, сверлим друг друга взглядом, изучаем и не шевелимся… Брат, выкрикивая «Ленка, он кусается!», начинает осыпать бобра глыбами спрессованной, но рыхлой земли: удар зверю в бок… удар в голову… бросил добычу… развернулся и пошёл (!) к высоким камышам… Ванька бежит ко мне, на бегу захватывает комки и бросает в бобра… На очередном выкрике «Ленка» зверь остановился, развернулся, внимательно посмотрел на меня, потом на Ваньку. И скрылся в камышах.

Свою рыбину я оставила в воде. Для бобра. Это его вотчина. Мне достаточно той пищи, что теперь я знаю, как выглядит этот зверь в дикой природе.

…Потом, уже в машине, брат, хохоча, расшифровал взгляд зверя: «И что это за Ленка, из-за которой мне п…лей досталось?!»

По дороге домой дети – Кристина, Витя и Настя, затеяли спор: как правильно говорить – бобр или бобёр. Я встряла:

– Бобр – зверь. Бобёр – мех.

– Нет, – возразил мудрый Витька. – Бобр, да, зверь, а вот бобёр – это мат. Как и где он применяется, сказать не могу, потому что от мамы получу п…лей!