– Что, генерал, не весел, что буйну голову повесил? – закончив смеяться, обратился великий князь к помрачневшему контрразведчику.

– Мы делаем все, что в наших силах, – сухо ответил Баташов.

– А надо делать больше! Император, Отечество наше этого требуют! – выспренно выразился Николай Николаевич. – Если вам кто-то отказывает в помощи, телеграфируйте мне лично, – после небольшой паузы миролюбиво добавил он. – Прощаюсь с вами, господа, до обеда! – бросил Верховный через плечо, направляясь к услужливо распахнутой адъютантом двери кабинета. – А сейчас у меня очень срочные дела.

Как только великий князь скрылся за дверью, Рузский сделал удивленную мину и обрадованно промолвил:

– А я и не подозревал, что Ставка примет за крупный успех самые обычные наши действия по обороне польской столицы.

– Должно быть, Ставка настолько утомилась незначительными действиями фронтов, что Верховный неслучайно так бурно отозвался на удачу под Варшавой, – многозначительно ответил Бонч-Бруевич.

– Ну что ж, успех так успех! Пусть так и будет, – мудро заключил Рузский. – Может быть, этот факт поможет нам уговорить начальника штаба Ставки внести изменения в план предстоящей операции.

– Может быть, может быть, – неопределенно ответил Баташов и, заметив на себе недоуменный взгляд командующего, пояснил: – Данилов вряд ли откажется от своего стратегического замысла.

– При чем здесь Данилов? – удивленно воскликнул Рузский.

– Мне так кажется. А впрочем, вы сами скоро убедитесь в этом, Николай Владимирович. Встретимся у Данилова…

– Мне у него нечего делать, – заносчиво произнес генерал Рузский, – я доверю свои предложения по корректировке плана наступления только начальнику штаба Ставки.

Каково же было изумление Рузского, когда Янушкевич, услышав о необходимости внесения изменений в план предстоящего наступления, откровенно заявил:

– Ну уж по части стратегии, вы обратитесь к Юрию Никифоровичу Данилову, это его детище.

Ошарашенный таким советом, генерал понуро побрел к отдельно стоящему среди сосен зданию генерал-квартирмейстерской службы. На широкой, устланной плотным слоем хвои, посыпанной песком тропинке, скрадывающей шаги, его вскоре нагнали Баташов и Бонч-Бруевич, направляющиеся к своему начальству с докладом.

– Не знаю почему, но вы оказались правы, – сказал Рузский, обратив к Баташову недоуменный взгляд.

– Все очень просто, Николай Владимирович, – словоохотливо отозвался Баташов. – Я был в Петербурге, когда в Ставке произошли первые назначения, и нисколько не удивился, когда вслед за утверждением начальником штаба Ставки Янушкевича генерал-квартирмейстером стал Данилов. Это давняя история. Михаил Дмитриевич не хуже меня знает об этом, – перевел он стрелки на Бонч-Бруевича.

– И в самом деле, – встрепенулся генерал-квартирмейстер, – для офицеров Генерального штаба не секрет, что, когда в марте 1914 года Янушкевич неожиданно для всех с должности начальника Николаевской военной Академии был назначен начальником Генерального штаба…

– Ну, это ни для кого не секрет, – скептически ухмыльнулся Рузский.

– Но это не все, – продолжал генерал-квартирмейстер. – Когда выяснилось, что начальник Генерального штаба гораздо моложе своего заместителя, Данилова, который еще с 1909 года состоял на должности генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба, то, как человек до чрезвычайности деликатный, Янушкевич предоставил Данилову полную самостоятельность в своей области, не желая, как младший, своими действиями возбудить недоверие или скорее он не желал подвергать служебному контролю действия своего заместителя, которые он обязан был осуществлять. После объявления войны, при мобилизации, в штабе Верховного главнокомандующего они оказались снова вместе и в тех же взаимоотношениях, благодаря чему начальник штаба, вместо того чтобы быть связующим звеном между Верховным главнокомандующим и Даниловым, стушевался и подписывает теперь все телеграммы, составленные Даниловым без проверки. И как результат такого командования: вместо того чтобы на вражеских плечах вторгнуться в пределы Германии, мы постоянно топчемся на месте, ожидая с моря погоды…