Нет, меня конкретно несет.

‒ А давай! – предлагает он с вызовом. – Особенно мне нравится идея с афтерпати. Слухи о нашей семье – дело обычное, пресса и без тебя грязь найдет, а вот устроить шухер на приеме для своих – это сильно, для этого стальные яйца нужны.

‒ Думаешь, мне слабо? ‒ я все еще изображаю изумление, но на самом деле уже реально хочу закатить этот тупой скандал.

‒ Уверен, ‒ хмыкает он, чем окончательно выводит меня из себя.

‒ А не слишком ли ты уверенный, средний Гордиевский? В могуществе своей семьи, в безнаказанности за договорняки, в собственной неотразимости, в конце концов? Даже в том, на что способен совершенно незнакомый тебе человек. Ты же ничего обо мне не знаешь!

‒ Узнаю! – теперь он говорит басом и смотрит угрожающе.

Наша внезапная перепалка переросла в реальную ссору, а ругаться я слишком не люблю.

‒ Все, что я выпила и съела, оплачу.

Я вскакиваю из-за стола. Лучше уйти прямо сейчас.

‒ Здесь не нужно платить, запишут на мой счет, ‒ небрежно бросает он в ответ и тоже поднимается.

‒ Нет, я против. Это гендерное неравенство! – почти выкрикиваю я и в этот момент чувствую себя реальной феминисткой.

Никита смотрит недобро, почти исподлобья.

‒ Свою часть счета я оплачу сама, ‒ повторяю я, но уже не так агрессивно, потому что он огибает стол и приближается фактически вплотную. Я слышу, как надсадно он дышит, и замираю, потупив взгляд в пол.

‒ Мы привлекаем лишнее внимание, лайт-версия, ‒ предупреждает, понизив голос, и берет меня под локоть. ‒ Давай договоримся так: сейчас ты мило улыбнешься, мы вместе выйдем из ресторана, сядем в машину и там спокойно закончим разговор о несправедливости, феминизме и моей неотразимости.

Смотрю на его крупную загорелую руку. Замечаю массивные часы на запястье: сто процентов ‒ швейцарские. Совершенно не разбираюсь в дорогих часах, но по этим сразу видно, что стоят они, как крыло Боинга.

Крепкая хватка его теплой ладони мне приятна. А от него самого пахнет так умопомрачительно, что по телу табуном бегут мурашки. На мгновение я словно переношусь в момент нашего первого тактильного знакомства и даже прикрываю глаза.

Эх, почему же ты оказался этим козлом Никитой Гордиевским! – с досадой думаю я и поднимаю глаза.

Наши взгляды встречаются и цепляются друг за друга – мы зависаем. Время стопорится, пространство вакуумируется.

В ресторане играет тихая музыка, но я ее больше не слышу. За столиками сидят посетители, ходят официанты – не вижу никого. Я вообще ничего не чувствую! Есть только он, его рука на моем предплечье, его глаза и легкий след от дыхания на моей коже.

Кажется, это называется наваждением, и я сбрасываю его первой:

‒ Договорились, но счет возьми, я с тобой потом рассчитаюсь.

‒ Еще как рассчитаешься, ‒ ухмыляется он, крепче сжимает пальцы вокруг моего локтя и ведет к выходу.

Никита: Я в миллиметре от того, чтобы преступить черту

Так и довел ее, босую, до машины. За дверью ресторана она безрезультатно попыталась вырваться, но я только сильней сжал ей руку. Ее заметно потряхивало, да и меня то и дело пробивало дрожью – напряжение зашкаливало. Выбесила эта девчонка своим нетрезвым феминизмом, подколками про Юлю и обвинениями черт знает в чем.

Я этим гребаным конкурсом красоты вообще не интересовался и знать не знал, кто там с кем и о чем договаривался. Светские мероприятия и связанная с ними мишура напрочь отсутствуют в зоне моего внимания, других проблем хватает. Теперь понимаю, что отец спонсировал мероприятие под Юлю. Очевидно, по ее просьбе. Ну и хрен с ним, на самом деле! Какая вообще разница, кто победил на местечковом конкурсе красоты?