– И алое небо – предвестник великих перемен! – возвестил плюгавенький мальчонка, а после охнул, когда на макушку его опустился Михалычев кулак.

– Не зашиби, – с неудовольствием произнес Июлька, а то ж Михалыч, он человек большого тела, да и силы немереной. Вона в прошлым годе быка на спор повалил, тот, правда, поднялся после, но так то бык. В этом же оглашенном и четверти бычьей не будет.

– Не зашибу, – прогудел Михалыч, поднимая несчастного за шкирку.

Не то чтобы жалко его было, просто после обвинят в душегубстве, а у Михалыча детки маленькие. Куда ему на каторгу?

– Пойду кликну кого, – Июлька сунул ложку в сапог. Красное небо… ишь, удумали… это все от безделья, потому как человеку работящему на небеса заглядываться некогда.

В таверне «Кривое перо» по времени раннему людей обычно не случалось. Стояла она близ университету, а потому большею частью в нее заглядывали именно студенты. Они же по утрам кто спал, кто учебой маялся, а потому нынешнее сборище выглядело преподозрительно.

Хозяин, человек почтеннейший, в самом университете не один десяток лет отработавший, а потому распрекрасно знавший: коль что идет не по обыкновению, стало быть, чудить вздумали. Он покачал седою головой и, вытащивши из-под стола банку с франкским грибом, принялся протирать ее тряпочкой. Гриб, следовало сказать, за прошедший год разросся, сделался толстым, коричневым. С виду он напоминал блин, и многие сходились, что сам по себе вид этот был преотвратителен. Но вот напиток…

– А я вам говорю, что второго такого шанса не будет! – этого горлопана почтенный Минишек знал.

Свяжинский. Пятый курс.

Род старый, но не сказать что вовсе древний. Да и обеднели изрядно, Смута крепко их проредила, правда, ныне у Свяжинского трое братьев старших, стало быть, семейного наследства ему ждать нечего, в лучшем случае рублей тысячу отжалеют, и все.

– Мы должны всем показать, что с нами следует считаться! – он кулак стиснул и потряс над головой.

Огневик.

Силы много, а вот с умом сложнее. Натура прет, а сдерживать ее не привык. Все ж зря в универсистете розги отменили, с розгами сложную студенческую натуру понять было куда как проще.

Хозяин баночку повернул и второй бок тряпочкой оглаживать принялся.

Рядом Торский, паренек неплохой, но больно податливый, как к Свяжинскому прилип, так и держится. У самого голова светлая, но вот дружка своего во всем слушается, едва ль не в рот ему заглядывает. А все почему? Думает, что раз Свяжинские при титулах, то и ведают больше?

А вот Гормовой как в эту компанию развеселую попал?

Книжник.

И будущее ему прочат славное, хотя книжники от мира далеки, что в головах их творится, поди-ка догадайся. Взбредет этакому недорослю мир в лучшую сторону менять, так не остановишь.

Хозяин вздохнул.

Надо будет навестить старого приятеля, узнать, что ж этакого в родном-то заведении творится, что смутьяны всякое стеснение потеряли. Они б еще на площадь пошли бы советоваться. Хотя…

Вон, Гормовский знаки отвращающие чертит, полог ставит, дурачок. Против кого другого, может, полог и помог бы… хотя…

Трактирщик банку на место вернул, сыпанул изюму, до которого гриб великим охотником был, да и активировал записывающий кристалл. Сам же вышел. Чего молодым мешать?

Нехай себе говорят…

И он поговорит, после… Надобно программы уплотнять, а то ишь, свободное время на дурь всякую появилось. И развести этих молодчиков, на границу отправить, пущай повоюют, поглядят, какова она на вид, кровь человеческая. А то языками за благо мира все трепаться горазды.

– Подай, хозяюшка, подай, добрая, – нищий завывал слезливо, но без души, и потому останавливались перед ним редко, а деньгу бросали и того реже.