Но когда Джованна обвивала руками голову Валентина и запускала белые пальцы в его черные волосы, тоска сжимала сердце Марко: ему хотелось оказаться на месте ее брата. Чтобы Джованна посмотрела на него с нежностью, улыбнулась хитро и нежно, как только она умела.

Возможно, именно потому, что он знал Джованну и Валентина еще когда они были маленькими, его и допустили к ним, когда они выросли. У маленькой Джованны был период, когда она, завидев Марко, начинала стесняться и скромничать. Словно красивое пестрое животное, которое, завидев опасность, сворачивается клубком, оставляя снаружи лишь жесткий панцирь. Но вскоре она привыкла к нему. А теперь и вовсе, как ему казалось, принимала за почти брата. У Джованны была манера смотреть в глаза мужчинам прямо и открыто, чего она старалась не делать вне дома, опуская взгляд, как того требовали нормы поведения. Но среди братьев она смотрела и улыбалась без стеснения, смеялась громко и заливисто шуткам Лоренцо.

Иногда Марко замирал и превращался в истукана, изнутри его обжигала смесь восхищения, преклонения, нежности, любви и желания. Среди братьев, казалось, только Лоренцо и догадывается о том, что он чувствует. Его друг подмигивал ему, хлопал по плечу, отвлекал, чтобы истукан оторвал свой взгляд от ярких всполохов движений Джованны.

Джованна соскочила с лошади, передала поводья конюху, погладила животное по потной шее, а потом кое-как заправила за уши выбившиеся из косы волосы. Братья уже скрылись в доме, а она все мешкала, нежась на солнце. Но потом все-таки нырнула в прохладу дома. Она тут же побежала наверх, чтобы переодеться, но громкий голос из кабинета отца отвлек ее по пути в комнату.

– …ведет себя вызывающе, носит мужскую одежду…

Сердце подскочило к горлу. Она узнала этот голос: епископ Гиберти каждый день служил мессу в их церкви. Она подкралась ближе.

– …чрезмерная гордыня, самодовольство. Позволяет себе рассуждать и спорить…

– У нее трое братьев, это нормально, – голос отца был спокойным.

– Мне говорили, что она дерется с ними на мечах и прочем оружии!

– Если девочка прекрасно говорит на латинском, греческом, французском, читает на память Гомера, проявляет способности в вышивании, я не вижу ничего зазорного в том, чтобы она овладела военным искусством. Она тянется к братьям.

– Вы знаете, чем это чревато! В городе ходят слухи…

– Меня не волнуют слухи, епископ, и не советую вам повторять все глупости, что говорят о Джованне в моем присутствии. Я ее знаю, как никто. И не волнуйтесь, в ближайшее время я объявлю о помолвке Джованны, и она очень скоро станет замужней матроной, как вы того хотите. А пока она будет жить так, как жила, я не вижу ничего вопиюще неприличного в ее поведении.

Джованна мельком оглядела свою полусухую, измазанную тиной рубаху и скорее метнулась в спальню. Не хватало еще, чтобы епископ увидел ее в таком виде. Она поскорее разделась, сполоснулась, расчесала волосы, и в этот момент вошла служанка. Она помогла Джованне переодеться в платье и причесала ее.

Сердце все еще быстро билось в груди, отчасти от возмущения, отчасти от чувства радости за то, как отец заступился за нее. Но вот мысль о замужестве совсем не радовала. Джованна покусала губы, чтобы не заплакать. А потом сильно-сильно зажмурилась и пожелала, чтобы замужества не было. Чтобы не пришлось покидать любимую Флоренцию и братьев. Но, глядя на себя в зеркало, Джованна понимала и другое: в глубине души она уже задумывалась о том, какие невесты будут у братьев, какой жених появится у нее. Только никак не ожидала, что станет первой из семьи Альба, кому придется покинуть отчий дом.