– Знаю, знаю. Вот и отлично, пойдем, – они вернулись к остальным. Толстый уже взобрался на крыльцо, и они вместе с Заикой затаскивали Корявую. Очкарик тер ногу и растерянно оглядывался по сторонам.

Женщина взяла слегка упирающегося мальчишку за плечи, подвела его к крыльцу и шепнула: «Ну, Псих, давай, прошу тебя!» Подхватила Очкарика, толкнула дверь, и они оказались в темных сенях.

Она сто раз пожалела, что они не вышли раньше. Темнота наступила быстрее, чем в те два дня, когда она ходила на разведку. Она не учла, что сегодня очень пасмурно, и даже день казался сумеречным, что уж говорить о вечере. Они едва успели до полной темноты. Она постарается на ощупь найти свечи. Объявив детям игру «Статуя», она оставила их в сенях, на ощупь нашла входную дверь и вошла в дом.

Свечи лежали в шкафу – вперед и направо. Надо было заранее достать их и положить на стол, да и подсвечники найти. Но кто же знал, что придется здесь шарить в полнейшей темноте. К счастью, все оказалось там, где она ожидала: и шкаф, и свечи. Зажигалка в кармане, и… да будет свет.

Она вернулась в сени. Дети честно исполняли команду «замри». Скомандовав статуям ожить, она помогла им зайти в дом. Осталось зажечь керосинку, которую она нашла еще несколько дней назад, и станет совсем светло.

– Сегодня играем в игру «чей бутерброд вкуснее», пьем воду – и спать, а завтра будем пробовать топить печку.

– Я в т… я в ту… – Заика, белокурое голубоглазое чудо, смотрит на нее, широко открывая рот и мучительно стараясь извлечь из себя звуки.

– Она в туалет хочет, – договаривает за нее Толстый. Его руки испачканы, волосы висят сосульками, он явно волновался и вспотел.

– А ты откуда знаешь? – Ее давно забавляет желание мальчишки все время договаривать за Заикой.

– Знаю, – краснеет он, – я и сам хочу.

– Ну что ж, идем. Туалет здесь в странном месте. Бери лампу, – кивает она Заике, – а ты – свечку, остальные сели, достали из рюкзачков свои бутерброды…

– У меня руки грязные, я не могу бутерброды.

Она подходит к Очкарику и видит, что его руки в крови.

– Господи, ну где ты так? Где ты поранился?

– Нога у него, нога! – кричит Корявая и ковыляет к нему с другого конца кухни.

– У него кровь. Я не люблю кровь. Кровь – это опасно. Не должна быть кровь. – Псих снова начинает раскачиваться.

– Так, тихо все! Вы двое за мной. Вы трое ждать меня, я вернусь через минуту, и разберемся.

Она провожает детей в туалет. За этих можно не переживать, Толстый за всем проследит. Надо спешить к Очкарику, непонятно, что у него там с ногой. Только бы ничего страшного.

В комнате, освещенной тусклым светом свечей, Псих раскачивался над своим рюкзаком, не в силах успокоиться и достать бутерброды. Корявая уже нашла где-то воду и краем своего платья вытирала ногу очкарика. Без штанов тот выглядел совсем тощим.

– Зачем ты платьем, как отстираем потом? Подожди, я достану марлю, – она полезла в рюкзак за аптечкой, достала кусок марли и стала обмывать рану. Царапина, не слишком глубокая, но очень грязная. Хорошо хоть зашивать не надо. Йод, повязка – все. Теперь Псих.

– Послушай, я понимаю, что тебе все здесь непривычно. Сейчас вернутся ребята с лампой, и ты пройдешь по всем комнатам и все посчитаешь, а потом поешь, договорились? – Псих, как всегда, не смотрел на нее, но она знала, что он ее прекрасно слышит.

Вернулись Толстый с Заикой. Псих почти выхватил у них лампу и закружил по первой комнате в доме, которая была одновременно прихожей с небольшой вешалкой возле входа и кухней с аккуратной раковиной и рукомойником, грузной печкой, старым шкафом и столом, накрытым светло-зеленой в оранжевую клетку клеенкой. Свет заметался по комнате, создавая суету и тревогу. Пока другие дети рассаживались и разворачивали свои бутерброды, Псих уже почти все обежал, нашептывая цифры и распространяя вокруг себя тревожный свет от раскачавшейся лампы.