Ясно дело, что не будем мы кричать.
Будем с толком разговоры говорить.
Чтобы тропку в жизни ладную торить.
Жизнь вокруг понять пытаюсь без прикрас.
Всё, что было раньше, – это про запас.
Снова я хочу мечту свою найти.
Без мечты по жизни вовсе нет пути.
Будут снова дуть холодные ветра.
Будет завтра всё же лучше, чем вчера!
Сердце, ты меня тоской не береди.
Да!.. Жизнь большая впереди!..
За хлебом
Гражданская война. Без хлеба
Сидит семья. В смятенье мать:
– Муки или краюху где бы
Поехать выменять, достать?
Была учительницей в школе,
Да где уж!.. Нынче не до школ.
Торговкой станешь поневоле,
Чтоб выжить. Голод в дом пришёл.
Не я одна. Всем нынче плохо,
Живётся тяжко на Руси.
На хлеб нигде не заработать,
Хоть подаяние проси!
И мрёт народ. А кто – по миру
Идёт с протянутой рукой.
Кулак в деревне стал кумиром,
Ведь он же хлеб имеет, свой!
Совсем пропасть! Да тут соседи
Сказали: «Коль голодный год,
По деревням по хлеб поедем.
На поезде, потом – в поход».
Кругом война. Без расписанья
Снуют по рельсам поезда…
Как тяжек с дочкой час прощанья,
Всё мамино лицо в слезах.
– Евфалия, – мы так решили,
Как маму дочку нарекли…
Заботами о ней и жили,
От всех напастей берегли.
– Не плачь, дочурка дорогая!
– Дай, мама, хлебца пожевать!
– Дождись меня, моя родная!..
Спешит на полустанок мать…
Проста или сложна наука:
Где хлеба взять, коль нет его?
Деревни все бедны, разруха,
Запаса нет ни у кого…
Трудны осенние дорожки.
– Возьми за хлеб, ради Христа!..
В платочке – брошка и серёжки.
И дождик льёт как из ведра.
За полустанком полустанок,
Собачий лай из всех дворов,
И не спасает полушалок
От дикой ярости ветров.
Трясясь в нетопленом вагоне,
Почувствовала жар и дрожь…
Вдруг мысль в горячечной истоме:
«Испанка. Вот и всё… Ну что ж…
Ах, жаль, что дочку не увижу
И не смогу её обнять…
Сквозь мрак её лицо я вижу!..
И голос: – Хлебца пожевать…»
Рыдали в голос, схоронивши:
– Что сделать мы ещё могли?! —
Брели по деревням, поникши
И плача: – Не уберегли!..
Про то рассказывала мама
Мне в детстве, помнится, не раз.
Стучал потом в висках упрямо
Печалью сдавленный рассказ.
Смотрел на бабушкино фото.
Цветущая… Евфалия…
И в сердце шевелилось что-то,
Как будто жил в то время я.
Сто лет минуло. Боль не скрою.
И вечно буду помнить я,
Как в раннем детстве сиротою
Осталась мамочка моя…
Я в жизнь вступал совсем не слепо,
Меня учила в детстве мать:
– Ешь всё, чтобы сытнее, с хлебом,
И крошки тоже собирай.
Не оспоривай глупца
– Лучше землю пахать всей артелью.
И артелью же строить дома.
– Мы согласны, не место безделью.
Только пьяни и лодырей – тьма.
– За работу, кто хочет работать.
Ну а те… Есть народец пустой.
Сможем мы на житьё заработать,
Чай, без них, лишь своей головой.
Землю, пашни отдали народу,
Только знай что паши да паши.
Воевали за эту свободу,
Чтоб не гнуть горб всю жизнь за гроши.
– Мы – с тобою в артель, действуй, Гриша!
Ты у нас председателем будь.
Мы железом покроем все крыши.
Ты его где-нибудь раздобудь.
Год за годом трудились артелью,
День за днём, от зари до зари.
Ни минуты пустому веселью,
На ладонях горят волдыри.
Есть достаток, рождаются дети,
Труд – не в прорву, растут закрома.
И завидуют лодыри: «Эти
Вон уж кроют железом дома!..»
Коренной перелом. Все – в колхозы!
Впереди – записной горлопан.
– Всё тут общее! – сыплет угрозы. —
И артельщиков – тоже. Есть план!
Не хотят? Возражают? Постой-ка!
Да мы вышлем, пожалуй, всех их.
Недовольным – особая тройка,
Перековка. Трудом на других.
– Председатель у них задаётся,
Как быть с ним? – раздаётся вопрос.
В тот же день на него подаётся
Про железную крышу донос.
Тройка пишет решенье простое:
«Раскулачить. Сослать. Он – кулак».
Вспомнил Пушкина он поневоле —