Барабаны гулким эхом отдаются в моем сердце. Мы стоим на спинах ящеров-носильщиков, на помостах, увитых белыми цветами. Каждый ящер несет по четыре невесты. Сколько же их всего? Море. Белое чешуйчатое море залило все проспекты столицы. Девушки в белом на белых помостах бросают в толпу цветы. Я запускаю руку в свою корзинку – срезанные так небрежно, по самые бутоны, розы рассыпаются прямо в пальцах. Шелковые лепестки порваны, порублены и пахнут так, словно отчаянно кричат: «Жить!» Ветер сдувает их с моих ладоней, бросает белую нежность на черное полотно сюртуков каких-то рабочих, торговок, горничных и прочего люда, столпившегося у дороги.

– Да здравствует император! Да здравствует император! – повторяют тысячи, миллионы голосов. Вся столица. Весь мир.

Его красная мантия хлопает на ветру далеко-далеко впереди, мне приходится приподыматься на цыпочки, чтобы увидеть.

Братец-ветер рычит, рвет подолы платьев, неприлично обнажая щиколотки невест, треплет волосы. Каштаново-вишневый локон моей соседки то и дело касается моего плеча, но меня это не раздражает. Она высокая, статная, у нее золотые глаза, а кожа и тело, обтекаемое складками полупрозрачной ткани, как у надменных статуй из храма Богини. Она красива величественной мощью горной гряды, облитой золотом заката, опасной молчаливостью пустыни, ласковой женственностью лесной чащи в дни весеннего пробуждения – земляная! Все невесты красивы. Мы стихия, мы жизнь этой планеты, и кто-то в толпе выдыхает:

– Богини…

Я слышу голос каждого, бесчисленное множество голосов, чувствую каждый запах и мятную озоновую тяжесть свинцово-серых облаков в своих руках, будто я небо и воздушный океан над миром. А Солнце спряталось. Не шепчите, что в день коронации это плохая примета, как и буря, идущая с моря, и первая молния, что вскоре расколет небосвод, – Солнце спряталось, чтобы не затмевать огонь хозяина мира сего!

Грохочут барабаны, завывают трубы. Музыканты? Нет! Это ветра и ураганы, морские течения и подземные вихри лавы приветствуют императора смертных, как равного себе.

Я не знаю, как называлась та улица, на которой воздвигли новый Императорский столб. Вокруг каменного пьедестала заложили сквер, совсем недавно, судя по черной рыхлой земле и молодым деревцам. Если привстать на цыпочки, то между черепичных крыш, знамен, плюмажей, голов ящеров можно увидеть вдали море, пустынный берег, мачты. Дорога была слишком узка, ящеры почти задевали боками стены домов – к радости зевак, которые толпились на балконах, по пять-десять человек на каждом, тянули руки к снежной белизне чешуи, будто желая украсть серебро инкрустации. Некоторые взбирались на крыши – братец-ураган все пытался оторвать от трубы босоногого мальчишку, и так еле державшегося на скользкой черепице.

Наш ящер так далеко от императорского. Я завидовала даже тем, кто стоял на балконе: это было гораздо ближе.

– Дар Императора столице! Вечный свет!

– У-у-у!!!

Мне все-таки удалось его увидеть. Четыре ветренника шли по воздуху, неся на плечах золотой помост, на котором стоял Император. Его доспехи сверкали ослепительно, несмотря на тусклый солнечный свет. Под тяжелой короной я не могла узнать его лицо – оно вдруг показалось таким старым!

Ураган нахально толкал его в позолоченную грудь, будто мечтал уронить с помоста и опозорить перед толпой. Ветренники донесли владыку до края стеклянного столба. Приходилось задирать голову, так это было высоко. Он поднял сжатую в кулак правую руку, приветствуя толпу, и все ответили криками, замахали флагами, красными лентами. Неторопливо достал кинжал из ножен, искрящихся зелеными и алыми камнями. Чиркнул по левой ладони, поднес ее к стеклянному краю.