–Тань, где ключи? – спросил тогда Виктор Борисович.

–Вить, поищи. Ты на кухне был, в ванной.

Как же я ими любовалась!

А в моём подъезде коробка вновь стояла на прежнем месте, между вторым и третьим этажом! Сама, что ли, переместилась?

И я взяла этот спящий серый клубочек и спрятала его под своей широченной блузкой. Как-то я прочла в газете, как одна маленькая девочка из семьи новых русских прятала котёнка в шифоньере в своей комнате, пока её мать его не нашла и не выкинула.

–Что у тебя там? – взъярился отчим. – Кота, что ли, принесла? А ну неси отсюда эту заразу! Он– блохастый! Ещё какая-то сволочь нам его под дверь поставила! Мне бабки звонили: «Что это,– говорят, – у вас тут стоит?» А ну неси обратно!

–И уйду! – сказала я.

Как же я ненавидела его в этот момент, просто не считала за человека! И не знала, как же после этого я смогу жить с ним под одной крышей?

Раньше отцы били дочерей и жён смертным боем, волосяными и верёвочными вожжами, привязывали за косы (девки носили одну, бабы расплетали на две) к телеге и пускали лошадь. Сейчас за такое сажают, но словесные удары идентичны тем, историческим. Когда я училась в первом классе, отчим дважды с ненавистью ударил меня ложкой в лоб. «Володь, что ты делаешь?» – только и сказала мама.

Мне даже слово «семья» всегда было неприятно. В нашей квартире только отчим решал, какие фильмы и программы смотреть, когда включать-выключать телевизор и свет. Только отчим имел право заводить домашних животных и даже давать им имена! И когда он притащил нашего кота и сделал из него культ, у него были и блохи, и гноящиеся глаза. И что это у нас соседи такие заботливые стали? Ведь случись что – никто не поможет. До взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске оставалось ещё два года, и бесхозных предметов ещё особо не боялись.

Я положила котёнка в коробку и рассеянно присела на корточки. Что же делать?

–Он спит! – услышала я восхищённый возглас.

Сзади меня стояла соседка Яна Печкина с подружкой. Яна была постарше и училась в ПТУ на бухгалтера. На Яне был светлый деловой костюмчик с мини-юбкой, а на подружке – серая лёгкая юбка в пол.

–Ал, ты его себе берёшь? – с уважением спросила Печкина.

–Да меня только что с ним выгнали.

–А ты попроси, как следует, может быть, оставят. Мы одного взяли.

–Бесполезно. Да у нас кот уже есть.

Они ушли, а я решительно зашагала в сторону Лизиного дома. Когда я переходила дорогу, я чувствовала себя такой сильной, способной защитить крошечное существо!

И я, семнадцатилетняя дурочка, пришла к Лизе и со слезами на глазах наплела, что серый зверёнок – «сын моего кота», и меня выгнали с ним из дома.

–Если уж вы не сможете его взять, – сказала я, – то отнесите в наш подъезд и оставьте между вторым и третьим этажом.

Так прошёл месяц. Всё говорило за то, что подкидыша моего приютили.

–Ал, – высунулась как-то из-за двери Янка в нижнем белье, – а куда котёнок делся?

–Я отдала его своим знакомым.

–А то я смотрю, коробка куда-то пропала. Значит, они его взяли?

–Да.

Зато мама, когда скандалила, – а орала она почти каждый день,– мне угрожала:

–А вот я расскажу твоей Лизочке, что кошечка эта – приблудная!

А через месяц, и тоже в пятницу, мама сказала:

–Опять кота подбросили, только большого уже. Только ты никуда его не носи, пусть хоть один приживётся в подъезде.

Я вышла на лестницу. Худенький котёнок-подросток сидел на лестнице. Серая девочка с черничным отливом и крохотной беленькой звёздочкой на груди! А между этажами стояла… обувная коробка и зелёный пакет корма!

Любимым маминым занятием, молодой сорокалетней женщины, было подслушивать под дверью и глядеть в глазок. И комментировать происходящее. И она сказала: