Но накануне трудоустройства её настроение резко переменилось:

–Надо же, и эта твоя первая работа! Ты эту трудовую книжку потом спрячь, никому не показывай. Только не выбрасывай, – пригодится, когда пойдёшь на пенсию.

–Я ей куртку тёплую для работы принесла, зима будет суровой,– заискивающе сказала бабушка.

–Они каждый раз так обещают, а она всегда тёплая! – нервно закричала мама.

Нам с бабушкой назначили на семь тридцать утра. Настроение у меня было просто отличным, у бабушки тоже. Я люблю осень! Я теперь буду сама зарабатывать деньги! Было пасмурно, холодно, ветрено, – бабушкин старый коричневый плащ развевался на ветру. И я думала о бабушке: как же хорошо, что она у нас есть!

И вот мы в зелёном бараке на Краснознаменской, бывшей пожарной части, – это недалеко, через дорогу. Бабушкина знакомая – Людмила Михайловна, очень грузная, пожилая женщина, с химией на жёлтых волосах.

–Значит, не работаете и не учитесь?– ласково спрашивает начальница. – Планёрочки у нас раз в неделю. Трудовая книжка у вас есть? Нет? Значит, на медкомиссию пойдёте. К гинекологу обязательно. Мы же не можем взять на работу беременную женщину!

–Ну, этого у нас точно нет,– глупо улыбаясь, ответила бабушка.

–А сколько вам лет? Семнадцать? Нет, принять на работу несовершеннолетнюю мы права не имеем.

А во дворе ЖРЭПа весело шумела планёрка.

Мы вернулись, мама ещё не ушла. Она страшно обрадовалась, что меня не приняли, что после не мешало издеваться надо мной: «Тебя даже в дворники не взяли!»

–Как же так, я же с четырнадцати лет работаю! – всё же возмутилась мама.

–А я– с шестнадцати,– удивилась бабушка.

Отчим сегодня взял отгул,– к нам должен был прийти сварщик Дима уже из нашего домоуправления, сварить чугунную трубу. Во дворе стояла установка из белого и голубого баллона, с нашего третьего этажа свисал провод.

А я всё ещё заморачивалась со сбором подписей. У меня был целых один автограф,– Вики,– только без паспортных данных. И я подумала: ведь Света и Проповедница прописаны по нашему округу, может быть, они мне помогут? Только я же в прошлый раз от неё убежала! Как мне её теперь о чём-то просить?

И я пришла к Свете. Сегодня она – в голубых джинсах.

–Ты что, страховой агент? – добродушно удивилась она, увидев мои бумаги.

–Знаешь, Свет,– начала я,– скоро выборы в областную Думу. Сейчас это у меня единственная возможность заработать. Понимаешь, мне абсолютно всё равно, кто там будет.

–И мне тоже – всё равно,– нетерпеливо и жёстко ответила Светлана.

–Не могла бы ты поставить подпись? Не бойся, никто посторонний этого не увидит…– несла я околесицу.

–Да я и не боюсь, просто нам, этого, наверное, нельзя делать по религиозному поводу? Надо узнать у Раисы. Ты ведь придёшь завтра?

–Приду.

–Вы с ней где-то встречаетесь и вместе идёте?

–Нет, сами по себе.

Злата захныкала, и мать бросается к ней:

–Сейчас мы с тобой в больничку пойдём…

Я остро чувствую себя преступницей и спешу уйти. Весь день на душе тяжёлый осадок…

***

Любезную я нагоняю на лестнице. На лифте мы никогда не поднимались. Подъезд был окрашен в тёмно-голубой цвет, между площадками – белые двери, запертые на ключ, – общие балконы для сушки белья.

–Надо же, вместе сегодня пришли, – ехидно заметила Света.

Наверное, Проповедница успела на меня нажаловаться.

Я вспоминаю свои семнадцать лет,– о, этот изумительный возраст, уже не детский, но ещё не взрослый. Какой же я была дикой, потому что жила в изоляции, не общалась людьми, поэтому не могла социализироваться! Какой бы не была плохой Любезная, но разве я лучше, когда два раза по-дикарски бросила её посреди улицы, не попрощавшись, собираясь встретиться вновь!