Когда комната порозовела от первых рассветных лучей, супруги перестали притворяться спящими и окончательно проснулись. Гарольду с трудом удалось распрямиться.

– Схожу в подвал, надо набрать воды в графин.

Мэри-Роуз вдруг заметила, что там, где спал Гарольд, вся простыня запачкана пятнами засохшей крови.

– А как твоя рука, дорогой?

Сам Гарольд уже успел забыть о ране, все его тело так онемело от боли, что резь в ладони почти не досаждала ему. Мэри-Роуз передвинулась на другую сторону кровати и ласково взяла его за руку.

– Что-то мне не нравится цвет кожи вокруг пореза, – промолвила она, рассматривая рану.

– Пустяки, скоро заживет.

– Не строй из себя героя, дорогой, – сказала жена, наконец выбираясь из постели. – Пойду поищу коробку с аптечкой.

Мэри-Роуз отправилась в ванную, а Гарольд под шумок ускользнул из комнаты и пошел за питьевой водой.

Спустившись в подвал, он отважно вступил в ледяную жижу, до сих пор заполнявшую помещение примерно до половины. Ему удалось без помех добраться до бака и повернуть кран; вначале вода с силой ударила в дно графина, но тут же в трубе что-то забулькало. Затем струя стала прерываться залпом пузырей и шипящего воздуха. Гарольд с тревогой бросил взгляд на бак и понял, что он почти пуст. Через пару секунд струя превратилась в тоненькую ниточку и с мрачным всхлипом выдала последнюю каплю живительной влаги. Весь запас питьевой воды закончился. Гарольд медленно перекрыл кран и посмотрел на графин: он наполнился едва лишь до середины. И тогда Грейпс, ступая с предельной осторожностью, начал подниматься по лестнице.

Мэри-Роуз, не сумев найти аптечку в коробках, находившихся в комнате, отправилась на кухню. Через окна в помещение проникал неяркий дымчатый свет, и в его слабых лучах стало возможно оценить масштаб бедствия: из мебели на своих местах оставались лишь столешницы и верхние шкафчики, все остальное валялось на полу в виде куч битого фарфора и стекла, земли, сломанных столовых приборов, взорвавшихся консервных банок и обломков мебели, изрядно пропитанных морской водой. В центре кухни по-прежнему стояли радиола и табуретка, где они сидели прошлой ночью. Мэри-Роуз принялась искать запропастившуюся аптечку в грудах хлама и расползшихся коробок, но ее усилия не увенчались успехом.

Она добралась до холодильника – тот лежал на боку, придавив увядшие шары гортензий, – и открыла дверцу. В тот же миг ей в нос ударил весьма странный запах.

Остатки вчерашнего рыбного супа из хека смешались с соусами, битыми яйцами и землей из цветочных горшков, а заодно и обвалялись в невиданном кляре из осколков стекла, фарфора и щепок.

Мэри-Роуз извлекла из груды хлама миску, куда начала складывать то немногое, что можно было употребить в пищу без риска отравиться или поранить себе горло. Банка варенья, консервированные помидоры и нераспечатанный пакет хамона – такова была ее скудная добыча. Именно в этот момент в кухню зашел Гарольд с неполным графином воды и подошел к жене.

– И это все? – удивился он при виде жалкой кучки съестного.

Мэри-Роуз с надеждой заглянула в морозилку, но растаявшие овощи и рыба слиплись в один омерзительный бурый ком, обильно уснащенный еще бóльшим количеством земли, битого стекла и морской воды.

– Да, это все, – вынуждена была признать МэриРоуз.

Затем она схватила валявшийся под ногами пластиковый пакет, покидала в него испорченную еду и с силой затянула завязки.

– Может, нам удастся найти еще что-нибудь в кладовке? – воодушевился сеньор Грейпс.

– Вряд ли, ведь вчера был наш последний день дома…

В этот миг Мэри-Роуз разглядела графин, который Гарольд прижимал к себе здоровой рукой, и поинтересовалась: