– Что ни делается, всё к лучшему, – прошептала Марфа. – Как оно будет, одному Богу ведомо. А тут мужик рядом живой, здоровый. Слава Господу, живут отдельно от родителей.

По весне Кузьму проводили в армию, а тут и Надя, что замужем в Пустошке, родила первенца.

– Стареем, куда деваться, – Марфа снова распрямилась, украдкой оглядела поле: не видит ли кто, не догадываются ли люди о её греховных мыслях? Но нет, все молодицы жнут, не отрываясь. Детишки снуют по полю туда-сюда.

Женщина опять принялась вспоминать, не прекращая жать. Руки по привычке делали своё дело, а мысли закрутились, наскакивают друг на друга в голове, только успевай думать.

Размышления Марфы прервали детские крики, громкая мужская ругань, что доносились от суслона, где сидел полицай. На крик к суслону кинулись бабы, побежала и Марфа.

Какое же было изумление, когда увидела полицая, который держал за воротник её сына Никиту.

– Чей хлопец? – вопрошал полицай, гневно глядя на толпу женщин, что собрались к суслону, сбежались на крик.

– Мой, мой, – кинулась к сыну Марфа, но её грубо оттолкнул полицай.

– Не подходи! – загородился свободной рукой от матери. – С ворами у нас будет один разговор: к стенке и никаких гвоздей!

– Да ты что? – оторопела Марфа. – За что?

– А вот за что, – мужчина выдернул рубашку у ребенка из штанишек и на стерню посыпались сорванные только что колоски ржи, полные зерна.

– По законам Германии вора надо расстрелять, понятно вам? Я обязан доставить его в комендатуру.

– Ой, мой миленький! – Марфа упала на колени, поползла к полицаю. – Мой миленький мужчиночка! Пощади! Пожалей мальца, умоляю! Пожалей моего сыночка родненького! Дитё совсем, истинно, дитё! – и ползла, ползла по высокой стерне, не смея поднять голову.

Все женщины замерли, молча, с замиранием сердца смотрели на мать, ползущую к полицаю. И на ребёнка, который, казалось, отрешённо смотрел на происходящее, не до конца понимая, что здесь происходит.

Марфа обхватила ногу полицая, умоляя оставить, пощадить дитё неразумное, как мужчина с силой ударил её сапогом в лицо, а потом добавил прикладом винтовки сверху по спине. Женщина вдруг, разом безвольно рухнула лицом в стерню и замерла, как неживая.

– Я сказал: вора в комендатуру и под расстрел! – полицай, почуяв силу, входил в раж. – Я покажу вам воровать! Дыхать будете, как я скажу! – и решительно направился в сторону деревни, удерживая за воротник Никитку.

Женщины, дети застыли, лишь безмолвно глядели на происходящее

И в это мгновение сзади к полицаю кинулась Агаша, за два-три прыжка нагнала, с лёту ухватив одной рукой за волосы, дернула на себя, и тот же миг серп женщины застыл на горле мужчины.

– Стоять! – прошипела Агаша.

Он замер.

– Одно движение и я перережу твою глотку!

Острые меленькие зубья серпа уже впивались в шею, ещё чуть-чуть и…

– Отпусти мальца! – потребовала Агаша.

Никита, освободившись, кинулся в толпу женщин.

– А сейчас бросай ружью на землю!

Винтовка в тот же миг упала в стерню, её тут же подхватила Глаша, сунула под суслон.

– Мордой вниз клади его, дева! Вали его, козла этого! – женщины осмелели, зашевелились, кинулись на помощь. – Вниз, вниз мордой, чтобы не видел никого, – стали советовать со стороны, плотным кольцом окружив полицая и Агашу. – А дёрнется, так мы поможем. Серпы наши острые.

Полицай безропотно подчинился, воткнув лицо в стерню. Агаша продолжала стоять над ним с серпом у горла.

– Вот так и лежи, пока мы не разойдёмся. А пикнешь – мы тебя кастрируем, как хряка.

Агаша аккуратно высвободила серп и, пятясь, стала уходить, смешалась с толпой жниц.

И только теперь вдруг расслабилась. Отхлебнула воды из бутылки, что сунул ко рту кто-то из женщин, стала приходить в себя и вдруг расплакалась до икоты.