– Митрополиты киевские с латынскими папами дружны… – тихо прошелестел старец. – Когда аз, грешный, уходил из Киева, мой крест был таков.

Пошарив на киоте, Тихон показал ему не крест – огрызок креста. Металл порыжел и сгнил, обломался с краев.

Князь Григорий разогнул склоненную спину.

– Мне не по зубам твои юродивые загадки, старче, – сказал гордо, отвергаясь слышанного и увиденного. – Говори яснее, если можешь, а если не можешь, то я оставлю тебя.

Долгий вздох пошевелил длинную седую бороду игумена.

– Аз, убогий, не прорицатель. А расскажу тебе, чадо, сказку. Слушай. В сказке оной сказывается, как копыльский князь Михайла сговорился с киевскими боярами убить ляшского короля и литовского великого князя Казимира, чтобы место его досталось…

– Михайле! Братцу моему…

– Раскрылся сговор, полетели буйны головы с плахи.

– Я б отомстил… – сжал кулаки атаман.

– Козачий вождь Григорий, брат казненного Михайлы, соблазнился посулами Казимира. Ляшский король отправил его от греха и бунта во фряжские страны, ко дворам латынских владетелей. Там князь Григорий сделался богат и знатен, принял латынство, забыл веру православную…

Старец умолк. Атаман свесил голову. Грудь ему теснило гневом, сердце щемило печалью.

– Сказка твоя сбудется?

– Господь не неволит, чадо. Придумай иную сказку.

Князь Григорий рывком поднял себя на ноги.

– Так и сделаю.

Спрыгнул из дупла на снег, в задумчивости прикрыл дверь.

Пока шел к козачьему жилью, бывшему их узилищу, размышлял: не блажил ли чернец? Откуда все это знать ему? Чревовещатели лживы, а этот монах – не из своего ли чрева он говорил?.. Зачем ему нужно, чтоб козаки ушли к московскому князю, а не в Литовскую Русь?.. Не дать им пограбить монастырь, вот зачем! Взяв путь на Москву, не станут брать лишнего, остерегутся. А уйдут на Днепр с хабаром – поминай как звали.

Холодные звезды в небе подмигивали, смеясь над его доверчивостью к московским сказкам…»

Видел бы кто со стороны, как бредет неведомо куда, прочь от деревенской околицы, в заснеженные луга и перелески, в скорые зимние сумерки, странная троица – участковый милиционер, приезжий из города чекист и старый священник, – удивился бы несказанно. А если б внимательней разглядел их лица – с миной озабоченности у милиционера, растерянно и неестественно улыбающееся у сержанта НКВД, вдохновенно-молитвенное у впереди идущего попа, – то немедленно решил бы, что дело тут темное. Но раз в нем участвует госбезопасность, то и вмешиваться в это дело не стоит, а лучше держаться как можно дальше. Еще лучше сделать вид, что никакой странноватой троицы по деревне не проходило. Время на дворе такое, что чем тише и незаметней живешь, тем больше вероятность, что доживешь и до иных времен…

Меленький снежок, поначалу радовавший – первый в этом году, природа будто тоже захотела праздновать великую дату революции и принаряжается к завтрашнему, – перешел в метелицу. Ветряной снегопад бил в лицо, швырял горсти колючей ледяной крупы за шиворот, подгонял в спину, будто невидимый конвой, поторапливающий беспомощных людишек.

Впереди вырастала черная стена леса. Позади остались черные избы деревни с огоньками лучин в окошках, как при царе Горохе. Керосину для ламп-коптилок в колхозную лавку не завозили, да и покупать его колхозникам было не на что, а тянуть сюда электрическую линию – грандиозные планы пятилетки не предусматривали.

– А где ж дворцы? – оглянулся назад сержант, вспомнив название деревни.

– Не было тут отродясь дворцов, – пересиливая ветер, крикнул Остриков. – Так только зовется… а отчего, кто его знает… Возвращаться надо, товарищ сержант! Пурга разгуливается. Дорогу заметет.