Он придвинул табурет ближе. Я вообще заметил, что он испытывает ко мне какое-то странное притяжение.

– Освежим в памяти события семилетней давности.

– Я слишком слаб, чтобы ностальгировать.

– Ничего похожего, – отрезал он. – Вы врете. Вы сильный человек. И оттого желание мое разговорить вас утраивается.

Я представил такую картину. Шумова вдруг куда-то вызывает ушедший пару минут назад за водой Мазурин. Тот легкомысленно покидает помещение. За это время я развязываю узлы на веревках, встаю и подхожу к окну. Открываю его, перелезаю и прыгаю вниз. Через час я в лесу. Там, где не слышны разрывы снарядов и не пахнет хвоей… нахожу родник, напиваюсь… и уже здесь, вдали от страха, принимаю верное решение…

– Только попробуй мне потерять сознание!.. – Удар по лицу привел меня в чувство.

Нет, все-таки человек – тварь безнадежно оптимистичная. Я верю в жизнь даже сейчас.

Он встал, еще раз посмотрел на дверь и сунул руки в карманы галифе. Потом перевел взгляд на меня.

– Кажется, вы недооцениваете серьезность ситуации. Зачем бы мне, если дело плевое, тащиться сюда, зная, что могу отсюда не выйти? Я приехал, потому что не сегодня завтра вы окажетесь в плену и будете убиты. Но я не знаю имени и местонахождения человека, который вошел с вами в кабинет в Смольном, когда Киров получил пулю в голову… На суде прозвучало: «Зиновьев сказал, что «троцкисты», по предложению Троцкого, приступили к организации убийства Сталина и что мы, «зиновьевцы», должны взять инициативу дела убийства Сталина в свои руки. После этого заявления десятки тысяч человек исчезли с лица Земли. И я бы так не нервничал, когда бы не сидел передо мной сейчас человек, который может сделать заявление, опровергающее справедливость такого возмездия.

Шумов наклонился и схватил меня за шею.

– И не один он… Их двое! Одного я знаю. Второго – нет. И я сдохну, но выбью из тебя это имя.

Уйдя к столу, Шумов несколько минут покачивался с пятки на носок, разглядывая портрет вождя мирового пролетариата, висящий над столом. А потом развернулся и бросился ко мне.

– И я узнаю это имя, ты понял?!

Я качнул головой. Я понял, что имя второго он не узнает.

– А к чему такая спешка, Шумов?

После этого вопроса он смотрел на меня до тех пор, пока не пришел Мазурин.

– Снять с него форму подполковника Красной армии, выдать форму бойца. Поместить в подвал. Выставить охрану. Через полчаса «эмка» должна быть заправлена.

Помявшись, Мазурин тихо спросил, словно нехотя:

– Зачем ему форма красноармейца?

– Это не Ленинград!.. – По лицу Шумова я догадался, какое слово не прозвучало.

Усмехнувшись, я ему помог, объяснил Мазурину:

– Здесь командиры на вес золота, электрик Мазурин. Командовать скоро некому будет. Увидят вас, чекистов, уводящих в тыл командира, и голову снимут. Здесь сейчас плохо разбирают – НКВД или не НКВД…

Грязно выругавшись, Мазурин ушел, и только тогда Шумов выдохнул: «Идиот…» Но не успел он собрать вещи – закидать в вещмешок кружку и полотенце с кровати, как спутник его пришел. Под ноги мне упали ношеная гимнастерка и красноармейские портки с обмотками. Второй рукой Мазурин метнул мне под ноги тяжелые ботинки.

Пока я переодевался, Шумов бегло просматривал мои документы. Меж листов записной книжки он нашел фотокарточку Юлии. Смотрел с удивлением в ее улыбающееся лицо, потом рассмеялся – нервно, отрывисто, и быстрым шагом подошел ко мне.

– Не та, говоришь?! Ай, Александр Евгенич, Александр Евгенич…

Кажется, ему доставляло удовольствие повторять мое имя по два раза.

И спустя десять минут я сидел на прохладном, но сухом полу школьного подвала. Стены толщиной в полметра, оконце размером с голову ребенка. Перемена мест не потрясала. Только что я оперировал, а вот сейчас с разбитым лицом (Мазурин напоследок, за то, что его послали принести мне вещи, кулаком сунул) сижу в подвале.