ТИМОХА: Да, Колян, татары – это нам всем погибель. Будет как в этой… как в Албании. Расплодятся и всех нас вырежут на хуй.

АНДРЕЙ: У нас там тихо, в Харькове. Ни татар, никого.

СЕРЫЙ: Тихо, блядь… Вы же, хохлы, их сюда и прислали. Кравчук этот ваш, гнида. А у самих – тихо.

ТИМОХА: Это Горбатый еще, с Раечкой своей. Говорят, они ей за это ковер золотой подарили. Из золота вытканный, десять человек в дом заносили, не поднять. Она и сама татарка была, вот и подписала им пропуск. Воевать теперь будем, мы или дети наши. Только мы тут каждый за себя, а они дружные. Вот ты съезди на базар. Там, где русские стоят, цену скинешь или дешевле найдешь. А у татар – никто ни копейки не уступит, и все в одну цену продают. Понятно, в чем дело?

АНДРЕЙ: Понятно. Слушай, Тимоха, а с рыбой-то чего делать?

ТИМОХА: Засоли да повесь. Продать некому, не сезон, мы солим.

АНДРЕЙ: Куда мне столько… И солить я не умею.

СЕРЫЙ: Я тебя научу. Ты бы не собаку, а бабу завел. Она б и пожарила, и засолила.

АНДРЕЙ (смеется): Собаку-то я не заводил. Прибилась щенком, видно, бросил кто. Может, и баба прибьется. Со временем.

Мужики смеются.

Город Владимир, вокзал, ночь.

Люба покупает билет до Москвы. Она выглядит очень ярко, почти вульгарно, на нее смотрит хмурый патрульный милиционер, Люба улыбается ему, он улыбается в ответ.

Вагон скоростной электрички, ночь.

Люба идет по вагонам, ищет свободное место. Места есть, но она проходит мимо, рассматривая лица пассажиров. Увидев скромно, но по-городскому одетую Пожилую женщину, Люба проходит мимо нее, заходит в тамбур. В пустом тамбуре она смотрит в окно, как в зеркало, мы видим ее со спины, отражение в темном стекле неуловимо меняется, и из красавицы она превращается в обычную молодую девушку, немного растерянную. Улыбнувшись себе в зеркале, Люба возвращается в вагон, подходит к Пожилой женщине.

ЛЮБА: Извините, у вас свободно?

Люба сидит в кресле, рядом с Пожилой женщиной, они разговаривают.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Это тебе надо в милицию идти, на Петровку. Там они адрес дадут.

ЛЮБА: А как туда добраться?

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: На метро. Ты в Москве-то бывала?

ЛЮБА: Нет, Анна Сергеевна, в первый раз еду.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Да как же так, Люба? Ни разу в столице не бывала, стыд-позор, не в Сибири ведь живешь, во Владимире.

ЛЮБА: Да так, все недосуг было. Ну и по телевизору видела, каждый день Москву показывают. А они до которого часа работают, Петровка эта?

Двор дома Любы во Владимире. Цыганка выносит кастрюлю, подходит к собачьей будке, вываливает кашу из кастрюли в миску, цепной пес с жадностью набрасывается на еду. Будка сделана из корпуса старого, еще советского телевизора.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: С утра надо, сейчас уже все закрыто. Тебе остановиться-то есть где, Люба?

ЛЮБА: На вокзале посижу до утра, Анна Сергеевна, не выгонят меня?

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Хочешь, у меня переночуешь? Я одна живу сейчас, сын офицер, дочка замуж вышла, уехала в Германию.

ЛЮБА: Спасибо вам огромное, Анна Сергеевна!

Квартира Савелюшкина, Москва. День.

В квартире Марина, Саша, Алексей Степанович. Все в темной, траурной одежде. Зеркала, телевизор и другие отражающие поверхности занавешены драпировкой, на столе стоит большой портрет Артура Альбертовича Савелюшкина, в темных очках, с траурной лентой. Вид портрета зловещий.

На столе несколько бутылок, стаканы. Раздается звонок домофона, Марина выходит в прихожую и снимает трубку, на экране появляется Консьерж.

КОНСЬЕРЖ: Добрый день. Здесь девушка пришла, говорит, что к Савелюшкину.

МАРИНА: Какая еще девушка?

КОНСЬЕРЖ: Молодая. Дать трубочку?

МАРИНА: Пусть заходит, какая разница.