– Я забуду её. Представлю, что её просто нет и не было никогда. Она всего лишь женщина. Ты прав, мало ли женщин в этом городе! Что мне даст это всё? – он пожал плечами. – К тому же я ей безразличен, так было бы ради чего бороться.

– Кого ты пытаешься в этом убедить? Меня? Давеча ты говорил совсем противоположное насчёт безразличия! – удивлённо воскликнул Цинта.

– Я был глуп. Я думал… Дуарх знает, что я вообще думал! Наверное, я ошибся. Но если бы это было не так, если бы у неё были чувства…

Он развернулся и подошёл к окну, опёрся рукой о стену и добавил тихо:

– Я видел её сегодня рано утром, когда возвращался сюда. Она выходила из спальни Себастьяна. В том самом голубом платье…

Повисла тишина, и Цинта подумал, что от этой тишины могла лопнуть голова, такой она была тяжкой.

– Значит, она хотела быть с ним, Цинта. Хотела так сильно, что даже не стала ждать свадьбы, которую и так решили ускорить. Пришла к нему сама… И я очень надеюсь, что Книга всё-таки не услышала меня вчера.

Он взял с вешалки кафтан и добавил с кривой усмешкой:

– Ты говоришь, сердце – не заноза? Но без сердца тоже можно жить. Мой отец вот жил. И прекрасно без него обходился.

Цинта посмотрел на Альберта и подумал, что все угрозы, а их он слышал от князя немало, всё это было ерундой, неправдой. Что не собирался он его вертелом протыкать тогда, а вот сейчас…

Сейчас он даже не угрожал, но то, как он произнёс последние слова, Цинта понял – всё пропало.

– Куда ты собрался с таким лицом, мой князь?!

– Думаю, Драгояр выглядит ненамного лучше, – хмыкнул Альберт, нахлобучивая шляпу, – а я собираюсь принять предложение Милены.

– Милены? Охохошечки! Ты спятил? Этой королевы змей? Ты же обещал Себастьяну, что поддержишь его!

– Нет, Цинта, я его не поддержу.

– И почему?

– Потому что этот узел нельзя распутать, его можно только разрубить. Если победит Себастьян, я уеду. Если победит Драгояр, уехать придётся Себастьяну… вместе с ней. И при любом исходе я буду по другую сторону реки. А поддержи я Себастьяна, останься с ним, и мне так и придётся всю жизнь ходить вокруг них, как ослу вокруг мельничного колеса. А я, может быть, и дурак, но ослом-то уж точно быть не собираюсь.

Он прихватил баритту и вышел, хлопнув дверью.

Утром за завтраком к ним снова присоединился Гасьярд. И хотя Иррис больше всего хотелось провести это время в одиночестве, но его пригласил Себастьян, и покинуть завтрак, сославшись на головную боль, было бы невежливо. К тому же Гасьярд был, как обычно, безупречно любезен и до дрожи внимателен. Он пришёл даже не просто так, а с корзинкой, полной зафаринских сладостей – подарком вчерашних послов, и сказал, что лишь хотел пожелать доброго утра, но при этом расположился за столом и взялся за чашку вполне по-хозяйски.

И впервые за всё, что Иррис находилась здесь, ей показалось, это странным. Его второе появление за завтраком выглядело отнюдь не случайным. Он был гладко выбрит, надушен, одет с иголочки и как-то по-особенному внимателен и заботлив. Они с Себастьяном обсуждали вчерашний бал, гостей, подарки и, конечно же, драку Альберта с Драгояром. Иррис почти не участвовала в их разговоре, но при упоминании вслух имени Альберта её сердце дрогнуло.

Ну почему даже его имя, сказанное кем-то невзначай, рождает волнение в её крови?

И она жадно прислушалась к словам, пряча взгляд в далёкой синеве эддарской бухты. Себастьян предположил, что подрались они из-за какой-нибудь женщины Драгояра, и Гасьярд усмехнулся на это, сказав, что вполне может быть, потому что дразнить брата Альберту всегда было в радость.